— Боюсь, я не имел удовольствия знать господина Фернинга.
По какой-то причине он решил неверно истолковать мои слова.
— Я тоже, господин Марлоу. Фернинг действительно был моим близким другом, но я его не знал. — Генерал взмахнул сигаретой. — Я вообще убежден, что человека узнать невозможно: мысли, скрытые чувства, как мозг осмысливает увиденное — то, что отличает нас друг от друга. Посторонний наблюдает только внешнюю оболочку, маску. И лишь иногда мы видим самого человека, хотя, — его взгляд на мгновение устремился в потолок, — глазами художника.
— Вероятно, вы во многом правы. — Я не позволил сбить себя с толку. — Однако я имел в виду, что не был знаком с Фернингом.
— Какая жалость! Думаю, вы с ним прониклись бы взаимной симпатией, мистер Марлоу. Он был — как говорят? — чувствительным человеком.
— Вы хотите сказать, чутким?
— Именно. Понимаете, он был выше банальностей, выше убожества повседневного существования — он был человеком с философией.
— Неужели?
— Да, господин Марлоу. Фернинг верил, как верю я сам, что наш мир озабочен лишь тем, чтобы получить максимум комфорта, затратив минимум усилий. У него были идеалы, однако он хранил их в должном месте — в дальнем уголке сознания, вместе с мечтами об утопии.
Мне все это начинало надоедать.
— А вы, генерал? Вас тоже интересуют станки?
— Я? — Он удивленно вскинул брови. — О да, господин Марлоу. Я определенно интересуюсь станками. Но, — его лицо несколько оживила притворная улыбка, — я интересуюсь всем. Вы еще не гуляли в городском парке? Там вы увидите уборщиков, которые ходят кругами, как души в аду, апатично и бездумно, собирая мусор и обрывки бумаги. Понимаете? Понимаете, о чем я? Для меня нет ничего слишком специального, экзотического. Меня интересует все, даже станки.
— Именно так вы познакомились с Фернингом?
Генерал пренебрежительно взмахнул рукой:
— Господи, конечно, нет. Нас представил друг другу один из друзей, и мы обнаружили общий интерес к балету. Вы любите балет, господин Марлоу?
— Да, просто обожаю.
— Неужели? — удивился он. — Я очень рад это слышать, очень рад. Только между нами, господин Марлоу, — я часто спрашивал себя, не связан ли интерес бедного Фернинга к балету больше с прелестями балерин, чем с обезличенной трагедией танца.
Принесли напитки, чему я искренне обрадовался.
Генерал понюхал коньяк, и я заметил, что его губы скривились в гримасе отвращения. Мне уже было известно, что бренди в «Париже» плохой, но гримаса меня разозлила. Гость осторожно поставил бокал на приставной столик.
— Милан был бы невыносим, если бы не опера и балет. Это единственная причина, по которой я сюда приехал. Наверное, вам одиноко тут без друзей, господин Марлоу?
— До сих пор я был слишком занят…
— Да, конечно. Вы прежде посещали Милан?
Я покачал головой.
— Тогда вы получите удовольствие, открывая для себя новый город. Лично я предпочитаю Белград. Но это естественно — я югослав.
— Никогда не был в Белграде.
— Это удовольствие у вас еще впереди. — Генерал умолк. — Вы примете приглашение на завтрашний вечер в ложу, которую арендуем мы с женой? Дают «Лани»[56] и «Лебединое озеро». Потом втроем поужинаем.
Перспектива провести вечер в обществе генерала Вагаса меня совсем не привлекала.
— С удовольствием. К сожалению, завтра вечером мне нужно работать.
— А послезавтра?
— Деловая поездка в Геную.
— Тогда давайте договоримся на следующую среду.
Отказаться в третий раз было бы невежливо, и я согласился.
Вскоре после этого генерал встал, собираясь уйти. На столе лежала миланская вечерняя газета. Большую часть ее первой страницы занимала статья с яростными нападками на Британию. Генерал посмотрел на газету, затем перевел взгляд на меня.
— Вы патриот, господин Марлоу?
— В Милане я по делу, — твердо ответил я.
Он кивнул, словно я сказал нечто очень важное.
— Не следует позволять, чтобы патриотизм мешал бизнесу. Патриотизм — это для кафе. Его нужно оставлять там вместе с чаевыми официанту.
Теперь в его тоне проступала едва заметная усмешка. Я почувствовал, что почему-то краснею.
— Боюсь, я не совсем вас понимаю, генерал.
Его манеры слегка изменились. Женственность вдруг стала менее заметной.
— Вы же продаете станки итальянскому правительству? Судя по тому, что рассказывал мой друг Фернинг.
Я кивнул.
— Ага. Тогда невольно возникает вопрос. — Вагас поднял взгляд. — Разумеется, я понимаю деликатный характер подобных сделок. Бизнес есть бизнес, он подчиняется логике и не признает границ. Спрос и предложение, дебет и кредит. Сам я не имею склонности к бизнесу. Это ритуал, который приводит меня в замешательство.