— Очаровательно! — Она повторила это слово с вежливым неодобрением. — Возможно, вы правы.
Я растерялся.
— Моя жена, — сказал Вагас, — ненавидит этот дом.
— Мой муж, синьор Марлоу, питает слабость к барокко.
Тон был самый что ни на есть любезный, и оба мне улыбались, однако в воздухе явно запахло ненавистью. Я еще больше пожалел, что пришел. В чете Вагас сквозило нечто неуловимо уродливое.
Генерал взял меня под руку:
— Пойдемте, друг мой. Ужин ждет.
Стол накрыли в алькове в дальнем конце большого зала. Хрусталь был высшего качества, фарфор великолепен, блюда подавались по всем правилам. Мужчины пили кларет, мадам Вагас ограничилась бокалом минеральной воды «Эвиан». К моему облегчению — я просто не знал, о чем говорить, — генерал монополизировал беседу, разразившись монологом о балете.
— По-моему, — по прошествии некоторого времени заметила мадам Вагас, — синьор Марлоу не увлекается балетом.
Генерал вскинул брови.
— Моя дорогая Эльза, я забываюсь. Простите, господин Марлоу.
Я невнятно запротестовал.
— Вы должны меня извинить, господин Марлоу, — продолжал Вагас. — Я большой поклонник балета. По моему убеждению, это квинтэссенция распадающегося общества. Понимаете, танец и подготовка к смерти были неотделимы друг от друга еще в те времена, когда первый человек пробирался по доисторическому лесу. Балет — просто новая рационализация инстинктивной тяги к саморазрушению. Танец смерти для Гергесинской свиньи.[67] Так было всегда. Как известно, балет изобрел Балтазарини, музыкант Екатерины Медичи. И балет остался провозвестником разрушения. В годы, предшествовавшие тысяча девятьсот четырнадцатому, он собирал больше публики, чем когда-либо прежде. В начале двадцатых, когда Дягилев создавал свои лучшие работы, балет превратился в экзотическое развлечение. Теперь он вновь популярен. Если бы я не читал газет, господин Марлоу, один вечер на балетном спектакле поведал бы мне, что общество опять готовится к смерти.
Мадам Вагас встала:
— Надеюсь, синьор Марлоу меня извинит. Я должна прилечь.
Генерал выглядел встревоженным.
— Дорогая Эльза, ты ведь не сможешь заснуть.
— Боюсь, — поспешно сказал я, — мне уже пора.
— Вовсе нет, синьор, еще совсем не поздно. Мой муж подтвердит, что я всегда рано ложусь.
— Благодарю вас, мадам. Спокойной ночи.
— Приятно было познакомиться, синьор. Спокойной ночи.
Она протянула руку.
Не зная, что делать с рукой, поцеловать или пожать, я просто прикоснулся к пальцам женщины и поклонился.
И тут же почувствовал на своей ладони маленький клочок бумаги. Мои пальцы сомкнулись вокруг записки. Мадам Вагас высвободила руку и ушла, не взглянув на меня.
Генерал вздохнул.
— Прошу прощения, господин Марлоу. Моя жена немного нездорова. Что-то с нервами. Разговоры о смерти ее огорчают.
Я положил клочок бумаги в карман жилета.
— Сочувствую.
Появился Риккардо.
— Можешь оставить кофе и бренди в соседней комнате, Риккардо. Потом иди спать.
— Si, Eccellenza.
Мы перешли в другую комнату. В камине пылали дрова, на темных занавесках плясали длинные тени. Воск на одной из свечей оплыл. Мне очень хотелось уйти. Я устал. Вагас и его дом действовали мне на нервы. Клочок бумаги буквально жег карман. Вполне возможно, генерал видел, как я его беру. В таком случае…
— Бренди, господин Марлоу?
— Спасибо.
Это явно записка. Какого черта…
— Сигару?
— Благодарю.
— В этом кресле вам будет удобно.
— Спасибо.
Он сел, повернувшись ко мне, но так, чтобы его лицо оставалось в тени, а мое освещал огонь.
— Вы намерены остаться в отеле «Париж», господин Марлоу?
— Вряд ли. Не люблю жить в отелях.
— А кто любит? Почему вы отказались от квартиры Фернинга? Она очаровательна.
— Боюсь, мне нужно найти что-нибудь подешевле.
Вагас кивнул:
— Понимаю. Менее дорогое, менее очаровательное, менее удобное и так далее. — Он вдруг вскочил, словно принял какое-то решение. — Позволите быть с вами откровенным, господин Марлоу?
Ну наконец-то! В груди гулко застучало сердце. Конечно, с моей стороны это глупость и, если угодно, малодушие, но я испугался. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы голос звучал ровно и в нем проступало легкое удивление.
— Разумеется, генерал.
— Причины, побудившие меня пригласить вас, связаны не только с общением.
— Ясно.
— Мне бы хотелось, — продолжил Вагас, — поговорить с вами о делах.
— Я всегда готов говорить о делах в интересах моей фирмы, генерал.
67
Намек на эпизод из Евангелия от Матфея, рассказывающий, как Иисус исцелил двух бесноватых, бесы из которых вошли в свиней, а свиньи бросились со скалы в воду.