Учитывая все это, несколько недель пролетели довольно быстро. С Марией мы ладили совсем недурно. Наши отношения нельзя было назвать в строгом смысле отношениями пациента и сиделки, хотя бы потому что за мной ухаживала профессиональная сиделка. Но Мария не любила всех этих зеленых итальянских офицериков, гоголем разгуливающих по улицам и слишком много внимания уделяющих своей внешности. В этом отношении она отличалась от своей сестры. В общем, в конце концов вышло так, что мы с Марией решили, что, как только война кончится, я вернусь в Рим и мы поженимся. Но никому мы об этом не сказали, хотя, по-моему, проницательная Серафина кое о чем догадывалась. Понимаете ли, Мария была католичкой, это осложняло дело, и нам не хотелось заводить речь на эту тему, пока мы сами не будем готовы. Весной меня отозвали во Францию.
До августа все шло нормально, а потом я попал в газовую атаку. Я долго провалялся в госпитале, в конце девятнадцатого меня выписали, отхватив предварительно половину легкого, и велели жить в теплом сухом климате. Меня это вполне устраивало, и я наладил лыжи в Рим. Все были рады меня видеть, а Мария особенно. Через несколько недель мы объявили о помолвке.
Поначалу казалось, что все оборачивается наилучшим образом. Старик Старетти был счастлив. По-моему, ему было немного жаль, что я лишился не руки или ноги, а половины легкого, но тем не менее сулил он нам горы златые. Дело шло к свадьбе, а климат творил чудеса с моей грудью; но потом случилась беда.
К тому времени Батиста уже занял довольно видное положение в отцовском бизнесе. Однажды он пришел ко мне и спросил, не хочу ли я подзаработать немного денег. Естественно, меня интересовали подробности. Выяснилось, что немало людей без особого труда наживали небольшие состояния, задешево скупая у итальянского правительства излишки оружия и переправляя в Сирию, где арабы приобретали его по цене, в шесть раз превышающей закупочную. Единственное, что требуется, — капитал для приобретения оружия. Так это сформулировал Батиста.
Нетрудно представить себе, что я ухватился за эту возможность. Батиста заныл, что у него есть только тысяча фунтов, а нужно как минимум пять, иначе и затевать ничего не стоило. Я согласился добавить четыре. Это почти все, что у меня было, не считая пенсии и небольшой доли в недвижимости кузена; так что я был совсем не против превратить четыре тысячи в двадцать четыре.
В бизнесе я не разбирался вообще. Дебит от кредита не мог отличить. Дайте мне людей и оружие, поставьте задачу, и я с ней справлюсь. Но в бухгалтерии, во всех этих сделках я не понимаю ровным счетом ничего. Всем этим я предоставил заниматься Батисте. Он сказал: нужны наличные, и я дал ему наличные. Он сказал, что всеми деталями займется сам. Так тому и быть. Я даже подписал кучу бумаг, которые он дал мне на подпись. Наверное, я сделал глупость, но в любом случае я не настолько хорошо владел итальянским, чтобы проверять его, даже если б и захотелось.
До времени все шло своим чередом, но однажды старик Старетти попросил меня зайти к нему. Ему стало известно, сказал он, что я заключил сделку с двумя людьми — чьи имена мне ничего не говорили, — связанную с отправкой в Сирию партии оружия, и выдал им письменную гарантию оплаты двадцати пяти процентов от продаж. Я ответил, что о двадцати пяти процентах слышу впервые, а пять тысяч фунтов действительно вложил вместе с Батистой на приобретение и транспортировку оружия. О подробностях сделки мне ничего не было известно. Об этом стоило спросить Батисту.
Он сильно рассердился. Имелась письменная гарантия. Подписывал я ее или нет? Что-то, говорю, подписывал, но что именно, понятия не имею. «Не валяйте дурака!» — прикрикнул он и потребовал объяснений. Короче говоря, выяснилось, что подписанная мною бумага гарантировала двадцать пять процентов прибыли двум синьорам из министерства обороны Италии, давших разрешение на продажу оружия. Иными словами — крупная взятка. К старику Старетти явился, кипя от ярости, сам министр обороны: он желает знать, что это, черт возьми, за игры, в которые оказался втянут его будущий зять. Не очень приятное положение для одного из ведущих банкиров страны.
Естественно, я все отрицал; тогда он послал за Батистой. И уже в тот самый момент, когда он вошел в кабинет, я понял, что меня кинули. На его лице играла самодовольная ухмылка, и мне очень захотелось врезать ему так, чтобы не поднялся. Он клялся, что ничего не знает. Сказал, что был потрясен.