Узнав об этом, я испугался. В лице моих жены и сына они имеют заложников. Мне придется вернуться, иначе вместо меня в тюрьму бросят их. Я все как следует обдумал. Пока мне не предъявят ультиматум, она в безопасности — под наблюдением, конечно, но в безопасности. Мне оставалось только одно — найти укрытие и ждать вестей. Если с ней все в порядке, если она все еще у отца, можно скрываться и далее, до тех пор пока гестаповцам, возможно, не надоест гоняться за мной и можно будет раздобыть другой паспорт, а там уж вытащить семью.
Он посмотрел на трубку, которую не выпускал из рук все это время.
— Я жду больше четырех месяцев — пока ничего не слышно. Писать я боюсь — в Германии письма перлюстрируют. У Кохе есть в Тулоне адрес, он пытался переслать письма через него. Но ответа не последовало. Мне остается только ждать. Если меня здесь найдут, что ж, так тому и быть. Но если жена не даст о себе знать в самое ближайшее время, мне придется в любом случае возвращаться. Иного выхода нет.
На некоторое время в комнате повисла тишина. Потом он посмотрел на меня и слабо улыбнулся:
— Так как, Водоши, могу я вам доверять?
— Конечно. — Мне хотелось бы сказать больше, но не получилось.
Он кивнул с благодарностью. Я встал и пошел к двери.
— А с вашим-то шпионом как быть, друг мой? — негромко бросил он.
Я заколебался и ответил не сразу.
— Придется поискать его где-нибудь в другом месте, герр Хайнбергер.
Закрывая за собой дверь, я увидел, как он прижимает ладони к глазам. Я быстро удалился.
По дороге я услышал, как неподалеку закрывается другая дверь, но не придал этому значения. У меня не было причин опасаться, что кто-нибудь увидит, как я выхожу из номера герра Хайнбергера. Вернувшись к себе, я взял список Бегина и быстро пробежал его глазами. Затем вычеркнул три имени — Альберта Кохе, Сюзанны Кохе и Эмиля Шимлера.
14
Наступательная политика
18 августа в половине пятого пополудни я сидел за столом и, положив перед собой лист бумаги с грифом «Резерва», пытался решить некую задачу.
У психиатра мое душевное состояние вызывало бы некоторые опасения. И они были бы оправданы. Ибо состояние это было таково, что я начал подозревать, будто два и два вступили в зловещий заговор, чтобы в сумме получилось пять. В общем, по-моему, я слегка тронулся умом.
Я долго не отрываясь смотрел на пустой лист бумаги. Затем поднес к глазам и вгляделся в водяные знаки. Наконец медленно, аккуратно выводя буквы, написал следующее предложение:
«Если для того, чтобы освободить от подозрений трех субъектов, некоему персонажу требуется три дня, сколько надо тому же персонажу, при прочих равных условиях, для того, чтобы снять подозрения еще с восьми?»
Я ненадолго задумался, потом написал внизу: «Ответ: восемь дней» — и подчеркнул.
Далее я нарисовал виселицу и болтающееся на ней тело. На груди написал: «ШПИОН». Потом пририсовал толстый живот, растворил надпись в крупных каплях пота и вывел заново: «БЕГИН». А в конце концов убрал живот, пририсовал волосы и полукружия под глазами и перекрестил жертву: «ВОДОШИ». После чего предпринял вялую попытку изобразить палача.
Восемь дней! А у меня в запасе восемь часов. Если, конечно, Кохе не смилостивится и не позволит мне остаться. Шимлер его друг, и если он скажет ему, что никакой я не карманник… Только верит ли Шимлер, что я не карманник? Может, стоит вернуться к нему и все объяснить? Но какой в этом толк? Денег у меня практически не осталось, так что в «Резерве» жить было не на что, даже если не погонят. Об этом Бегин тоже не подумал. Бегин! Фантастический тупица и неумеха. Клоун, олух царя небесного. Мне оставалось злорадно клеймить его про себя. Впоследствии выяснилось, что все это не так, что оценка его деятельности в «Резерве» была лишь одним из многих моих заблуждений, правда, пожалуй, в наибольшей степени простительных. Откуда мне было знать, что у него на уме? Во всяком случае, в тот день он мне казался совершенным недоумком. И на моем месте любой, кому известно столь же много или столь же мало, сколь мне, пришел бы к такому заключению.
В тот момент, когда я порвал лист бумаги, на котором корябал буковки и рисунки, и взял новый, пробило пять. Я выглянул в окно. Солнце понемногу скатывалось за горизонт, и море выглядело как мерцающая поверхность жидкого металла. Покрытые бахромой деревьев склоны холмов по ту сторону бухты окрасились багровым цветом. На берег наползала тень.