Поэтому мы решили рискнуть и отправиться в Европу. Тут нас никто не знает. Частных детективов в погоню тоже не пошлешь. Паспорта у нас были — с прошлогодней поездки в Нассау сохранились. В общем, все как надо. Матери и отчиму мы сказали, что собираемся провести несколько дней с бабушкой Скелтон в Филадельфии. Матери это не понравилось, потому что с бабушкой они давно на ножах, но и возразить ей было трудно. Мы собрали чемоданы и отбыли в Монреаль. Там сели на пароход до Ливерпуля. Из Ливерпуля направились в Лондон, где узнали о существовании этого местечка. Связь все это время мы поддерживали только с бабушкой Скелтон. Вот, собственно, и все, разве что вчера мы узнали от нее, что отец Куртиса и наш отчим обо всем договорились. Сохранилась только одна опасность: а ну как газетчики докопаются до того, что насчет разорванной помолвки они все это время врали самым беззастенчивым образом и никакого взаимного согласия сторон нет? Считается, что мы в Канаде. Между прочим, отчим действительно так думает, и если кто-нибудь раззвонит, что на самом деле мы здесь, это станет для него большим ударом. Он будет выглядеть как полный идиот. Вы же знаете наши газеты! А я уверена, что мы можем положиться на вашу скромность.
Весь этот удивительный монолог я выслушал в молчании.
— Что ж, мисс Скелтон, — почесал я голову, — я, конечно, очень ценю ваше доверие, но, право, не понимаю, отчего вам так интересно мое мнение.
— Я так и знала, что вы меня поймете, — радостно заулыбалась Мэри. — А вот Уоррен ужасно боялся посвящать вас в эту историю. Но я решила, что так будет спокойнее. А он говорит, что, как только дело запахнет жареным, у журналистов пропадает всякая совесть.
— Так оно и есть, — прозвучал чей-то угрюмый голос.
Мы круто обернулись, как пара нашкодивших ребятишек.
На лестнице, чуть ниже нас, стоял Уоррен Скелтон, и выражение лица у него было самое мрачное.
— Так вот где ты была все это время. Неужели ты все выложила этому человеку?
— Да, и он обещал…
— Он обещал! — с отвращением оборвал ее Уоррен. — А я-то думал, у тебя все же чуть больше мозгов.
— Если не возражаете… — начал было я.
— Да знаю я, знаю, — злобно проговорил он, — снимок вам нужен.
— Послушай, Уоррен…
— Заткнись! Ты все ему выложила, но будь я проклят, если ему не нужна еще и фотография.
— Никакой фотографии ему не нужно.
— Да ну? В таком случае он не похож ни на одного из известных мне газетчиков.
— Да можешь ты помолчать хоть минуту…
— Даже не мечтайте, Водоши. — Уоррен поднял руку. — Фотографий не будет. Только попробуйте взять в руки аппарат, на мелкие кусочки разнесу. А может быть, — агрессивно добавил он, — и вас вместе с ним.
— Уоррен, не будь ребенком!
— Ребенком! Нет, мне это нравится. Кто из нас двоих ребенок — я? Слушай, Мэри, ты просто обезумела, если думаешь, что стоит тебе состроить глазки этому типу, как он откажется от гонорара за хороший репортаж. За него даже английские газеты ухватятся. «Дочь американского сенатора в бегах». Класс!
Я схватил его за руку:
— Дадите вы мне, в конце концов, слово сказать?
— Да слушаю я, слушаю. Что там у вас? Хотите, чтобы я завизировал запись? Если так, то…
— Я просил, чтобы меня выслушали.
На сей раз он промолчал.
— Вот так-то лучше, — холодно сказал я. — А теперь, если вы оба скажете, каким образом вам пришла в голову мысль, будто я журналист, буду весьма признателен.
— Всем известно, — нетерпеливо фыркнул Уоррен, — что вы газетчик.
— А если я со всей определенностью утверждаю, что не имею никого отношения к этой профессии?
— Да бросьте вы…
Но девушка не дала ему договорить:
— Одну минуту, Уоррен. — Она пристально посмотрела на меня. — Вы что же, действительно хотите сказать, что не работаете в газете?
— Именно так.
— Но нам говорили… — Она запнулась. — Разве «journaliste international celebre» не означает «широко известный газетчик»? Может, все дело в нашем французском, но сказали нам именно так.
— Да нет, перевод более или менее верен, только…