(* Владислав Ходасевич. Воспоминания о Горьком. М. "Правда". 1989. (Б-ка "Огонек", No 44), стр. 22. *)
Это письмо нуждается хотя бы в кратких комментариях. Загадочный "М. Сперанский", конечно, не Михаил Несторович Сперанский, специалист по древней русской литературе. Скорее всего память изменила Горькому, и он спутал Сперанского с П. Лебедевым-Полянским. Дело в том, что все списки об изъятии литературы (один из них весьма подробный, из 225 названий, был опубликован в журнале "Красный библиотекарь", No 1(4), 1924) неизменно подписывались сначала Н. Крупской - председателем Главполитпросвета, а затем П. Лебедевым-Полянским, заведующим Главлитом. Что касается упомянутого Горьким списка, то он вызвал такую бурю протестов - особенно за границей, в эмиграции, - что после 1924 года списки вообще перестали появляться в периодике. (Даже перечень 1924 года куда более продуманный.) Теперь об отдельных именах. Платон. Как раз в это время (с 1922 года) в издательстве "Academia" выходило Полное собрание творений Платона. Его запретили только в 1929 году. Тем не менее из пятнадцати намеченных томов вышло лишь шесть. Заметим, что при этом старые издания Платона из массовых библиотек были изъяты. Канта после революции начали издавать с 1934 года ("Пролегомены"); "Философию искусства" Тэна выпустили один раз в 1933 году; Шопенгауэра и Рёскина после революции не издавали вообще ни разу; первые книги Вл. Соловьева (кроме стихов и писем) и Ф. Ницше появились в 1988 году. Религиозно-этические работы Л. Толстого ("В чем моя вера?", "Царство Божие внутри вас") издавались один раз, в 90-томном собрании тиражом в 5 тысяч экземпляров. Роман Н. Лескова "На ножах" не выходил до 1989 года, а "Некуда" - до 1956 года. Так что все в письме Горького подтверждается фактами. Но самая важная для нас фраза следующая: "Отдел религии должен содержать только антирелигиозные книги". Понимают ли читатели, какое содержание скрывается за этой фразой? "Святая Русь" имела богатейшую религиозную литературу, насчитывающую несколько десятков тысяч названий. Кто сейчас помнит все разделы богословия библейскую археологию, экзегетику (истолкование текстов), исагогику (введение в книги Ветхого и Нового заветов), историю церкви, историю догматов, философию религии, апологетику, литургику, гомилетику (науку о проповеди) и т. д.? А сколько выдающихся богословов было в России! Вспомним хотя бы ровесника Вл. Соловьева Василия Васильевича Болотова (1853-1900), автора непревзойденных "Лекций по истории древней церкви" (СПб, 1907-1918, 4 тома). За свою недлинную жизнь (как и Соловьев, он прожил 47 лет) Болотов изучил два десятка языков, включая эфиопский (древний и новый), арабский, древнеегипетский, коптский, армянский и т. д., а на греческом языке переписывался с другим русским богословом Иваном Егоровичем Троицким. А рядом с ним были А. Бронзов, А. Бриллиантов, Н. Глубоковский, Е. Голубинский, М. Муретов, М. Тареев, В. Несмелов и т. д. - о каждом можно написать книгу! Что же осталось от них? В алфавитном каталоге научных залов Ленинской библиотеки нет богословских книг. Просто нет - и все. Кто-то позаботился об этом очень давно, может быть, еще в 30-е годы. Они не в спецхране, они выдаются, но как узнать авторов и названия? Систематический генеральный каталог меня не устраивал, так как книги того или иного автора там разрознены по тематическим рубрикам. Значит, надо обратиться к генеральному алфавитному. Туда не пускают. Только летом 1987 года, после долгих хлопот, я получил для этого особое разрешение. Конечно, у меня был список в несколько сот имен. Но то, что я нашел, превзошло все ожидания. Оказалось, что нет такой обычной русской фамилии, на которую бы не было однофамильца-богослова с десятком, а то даже двумя десятками ученых трудов. Вот тебе и "Иванов, Петров, Сидоров"! А с некоторыми фамилиями - например, Смирнов - творилось и вовсе невероятное: был богослов А. Смирнов, богослов Б. Смирнов, В. Смирнов, Г. Смирнов, Д. Смирнов... И на каждого столько карточек! Только кто же их теперь знает? Почему они столь надежно упрятаны от людских глаз? Почему и я узнал об этом так поздно? Из письма Горького Ходасевичу следует, что в массовых библиотеках религиозная литература была изъята и уничтожена еще в начале 20-х годов... От школьных библиотек перешли к районным, городским и областным. В тридцатые годы все было кончено - остались эти книги только в десятке самых крупных библиотек, но и в них из читательского каталога были изъяты карточки на такого рода книги: ищи свищи. Вот где еще один огромный спецхран, подумал я. Кстати, знаете ли вы, какой был разовый тираж научной книги в России в прошлом веке? 1200 экземпляров. Серьезные богословские работы издавались нередко гораздо меньшими тиражами: 600, 350 экземпляров. Теперь представьте, что от этого осталось после чисток 20-30-х годов. А от скольких книг в домашних библиотеках избавились сами сознательные и передовые наследники своих отсталых родителей... Словом, тут тоже имел место своего рода геноцид. В сборнике "Из-под глыб" (Париж. 1974) врезалось в память такое место: "Я не могу забыть мужика на паперти одного из московских храмов: "Православные! Я из Курска - у вас все сожжено, хоть какую-нибудь книжку о Боге, ради Христа!.."" "Из Курска..." А в Брянске разве лучше? А в Иркутске?
Осквернили пречистое слово,
Растоптали священный глагол...
(А. Ахматова)
Параллельно шел другой страшный процесс. О нем рассказал недавно Г. Абрамович ("Новый мир", 1987, No 8 - "Библиотека - для чтения!"). Оказывается, в начале 1931 года поступило указание начать изъятие из школьных библиотек всех книг, изданных до революции (по старой орфографии), независимо от их тематики и содержания. Можно представить, сколько тогда погибло бесценных изданий... Теперь понимаешь, что при тогдашних тиражах (от одной до трех тысяч) каждое дореволюционное издание грозит стать редкостью и может быть занесено в красную книгу культуры. А сколько было богословских журналов! "Православное обозрение" и "Православный собеседник", "Странник" и "Вера и разум", "Христианское чтение" и "Богословский вестник". Сколько полных комплектов сохранилось в наших библиотеках? Семь, восемь, десять?.. Нужно срочно создать несколько издательств с единственной целью - фотомеханическое воспроизведение (репринты) исчезающих русских книг и журналов. Большой вклад в это дело могла бы внести церковь. Начать хотя бы с перепечатки трудов отцов церкви: Августина, Иоанна Златоуста, Василия Великого и т. д. Но, разумеется, изымалась не только духовная литература. После войны начался процесс чистки массовых библиотек от сочинений идейно невыдержанных писателей Запада, в том числе и наших бывших друзей Л. Фейхтвангера. Д. Дос Пассоса, Э. Синклера, А. Мальро. Вскоре к ним присоединили группу писателей "упадочников": Э. Хемингуэя, Э. М. Ремарка и т. д. В конце концов американскую литературу стали представлять только Г. Фаст и А. Мальц. Но в 1956 году рухнул и Г. Фаст. Главлитовские функции выполняли и букинистические магазины. Кроме непринимаемых в них изданий (а у каждого товароведа был трехтомный список таких книг), были еще книги, которые можно было принять, но перед тем, как передать их на прилавок, товаровед должен был выполнять функции компрачикоса; вырезать вступительную статью, стереть фамилию редактора и т. д. Например, до 1956 года из томов собрания сочинений Д. Дидро (изд. Academia) вырезались вступительные статьи И. Луппола и стиралась его фамилия в выходных данных. В двухтомнике Аристофана того же издательства нужно было вырезать предисловия (к каждой комедии!) А. Пиотровского в стереть его фамилию. И. Луппол и А. Пиотровский были репрессированы, и о них следовало забыть. В сочинениях Н. Макиавелли (Academia. М.-Л. 1934) и в книге А. Белого "Мастерство Гоголя" (ОГИЗ. М.-Л. 1934) нужно было вырезать - вплоть до 1988 года! - вступительные статьи Л. Каменева (впрочем, в последние годы стали стирать только фамилии, не трогая самих статей). Примеры такого рода можно приводить десятками. Были ли случаи полной замены текстов, как это происходило в романе Д. Оруэлла "1984", где главный герой, работающий в министерстве правды, вставлял в старые газеты новые тексты, соответствующие колебаниям "генеральной линии"? И такое было, хотя и редко. Старые книголюбы помнят, как в 1953 году в очередном томе Большой Советской Энциклопедии (2-е издание) они нашли вкладыш - четыре хорошо отпечатанные страницы и извещение такого примерно содержания: "Просим подписчиков в т. 5-м нашей энциклопедии осторожно изъять стр. 21-24 и портрет-вклейку между ними. Взамен их просим вклеить прилагаемые страницы". Речь шла о большой статье, посвященной Л. Берии. Больше всех "повезло" философу Джорджу Беркли: статью о нем пришлось увеличить в два раза. Во всех библиотечных экземплярах эти новые страницы, конечно, вклеены. Такой своеобразный уголок Оруэлла в нашей БСЭ. Заметив мою некоторую осведомленность в делах Главлита, читатель может подумать, что автор статьи и сам имеет отношение к этой организации. В действительности не знаю даже, где она находится и есть ли табличка на здании. Интерес к спецхрану возник давно по принципу тяги к запретному плоду. Как в песне про охоту на волков, хотелось за флажки. А там ведь и вправду оказались большие духовные ценности. Вспоминаю признание одного нашего философа, написавшего официозно-ругательную книгу о русской философии XX века: "Я два года читал в спецхране этот мистический бред и говорил на работе, что мне надо давать молоко за вредность, как в горячих цехах". Тут я не выдержал и решил "врезать" зарапортовавшемуся философу: "А по-моему, молоко надо давать тем, кто читает Митина и Константинова, да и вашу книгу, а вовсе не читателям Бердяева и Карсавина". Теперь почти вся русская философия переведена в открытый фонд. Из двадцати с лишним эмигрантских книг и брошюр Бердяева в спецхране осталась только одна - "Истоки и смысл русского коммунизма", да и ту журнал "Юность", как нарочно, перепечатал тиражом в 3 миллиона 100 тысяч экземпляров в ноябрьском номере за 1989 год, впрочем, с большими купюрами. Не забудем, что Россия - классическая страна запрещенной книги. Здесь не место анализировать причины этого явления. Скажу только, что положению Герцена в XIX веке соответствует положение Солженицына в веке XX. Правда, за весь XIX век было запрещено всего 248 названий книг на русском языке (см.: Л. Добровольский. Запрещенная книга в России. 1825-1904. М. 1962). Хочу быть понятым правильно. Цензура есть во всех цивилизованных странах. В одних она строже (Великобритания, где нельзя критиковать не только королеву, но и институт парламента), в других - либеральнее (США). Но везде есть свои табу и есть инстанции, которые следят за их соблюдением. "Что нужно Лондону, то рано для Москвы", - не без лукавства писал молодой Пушкин в "Послании цензору" (1822). По крайней мере пять классиков русской литературы были цензорами, служили в цензуре. И каких классиков; С. Аксаков, Ф. Тютчев, А. Майков, И. Гончаров, Я. Полонский, причем два замечательных лирических поэта Тютчев и Майков - даже возглавляли Комитет иностранной цензуры. Однако то, что сложилось у нас после революции, было не цензурой вовсе, а последовательным "огосударствлением" литературного процесса. Уже с начала 30-х годов литература перешла на "госзаказ", функции цензуры принял на себя многотысячный редакционный аппарат. В Главлит, как правило, все поступало почти стерильно выпаренным, отжатым и выглаженным. Зато уж редакторы читали рукописи не только слева направо, но и справа налево. И вот в прошлом году почти одновременно рухнули два несущих столпа спецхрана: в журнале "Вопросы истории" стали печатать книгу Л. Троцкого "Сталинская школа фальсификаций" (No 7-10, 12), а в "Новом мире" - главы из "Архипелага ГУЛАГ" А. Солженицына. Спецхран сразу осел и вообще как бы оказался под вопросом. Конечно, тут еще хранятся труды немногих не реабилитированных деятелей нашей бурной истории - Г. Ягоды, Л. Берии, М. Багирова, В. Деканозова и т. д., но какую опасность они представляют для читателя? Их тоже можно было бы "отпустить" в открытый фонд. В августе 1988 года в "Известиях" появилось характерное письмо читательницы И. Завгородней из Крымской области: "На днях нас, сотрудников городских массовых библиотек, созвали на внеочередной семинар и, ссылаясь на распоряжение вышестоящих инстанций, потребовали изъять из фондов работы Брежнева, Гришина, Суслова, Черненко и ряда других авторов, а также всю изданную до марта 1985 года политическую и экономическую литературу как устаревшую по содержанию"... Читательница вполне справедливо спрашивала, не образуются ли таким образом новые белые пятна в нашей недавней истории. Через два дня (18 августа) в "Известиях" появился ответ читательнице с успокаивающим названием: "Пополнения "спецхранов" не ожидается". Читаем: "Как нам сообщили в Управлении по делам библиотек Министерства культуры СССР, речь не идет об изъятии трудов бывших лидеров". И далее поясняется, что решено лишь убрать их на дальние полки, но все-таки выдавать по первому требованию читателей. Это нечто новое и отрадное. Ведь сочинения их предшественников - Г. Маленкова, Н. Булганина и т. д. отправлялись в спецхран незамедлительно - сразу после освобождения их авторов от своих высоких должностей. Да и Сталин побывал в спецхране. Наконец-то начинаем понимать значение любой книги как свидетеля истории. И все-таки наш "верный Руслан" неисправим. На днях я посетил спецхран, посмотрел картотеку новых поступлений - с 1988 года. Увы, впечатление удручающее. Перебираю карточки: И. Бунин, "Окаянные дни" (Лондон, 1984; опубликованы у нас сразу в четырех журналах); И. Одоевцева, "На берегах Невы" (Париж, 1983; опубликовано у нас в "Звезде" и отдельно "Художественной литературой"); В. Солоухин, "Читая Ленина" (Франкфурт-на-Майне, 1989; опубликовано у нас в журнале "Родина", 1989 No 10); О. Волков, "Погружение во тьму" (Париж, 1987; опубликовано у нас с купюрами в "Советском писателе" и почти полностью - в издательстве "Молодая гвардия"). Казалось бы, после публикации всех трех томов "Архипелага ГУЛАГа ("Советский писатель", 1989) должна начаться новая эпоха в истории спецхрана. Но, увы! Почему-то по-прежнему в спецхране книги о йоге, даже допотопная работа Рамачараки "Пути достижения индийских йогов" (Петроград. 1915). Неужели потому что кто-то может переусердствовать в занятиях по пословице: заставь дурака молиться, он и лоб расшибет? Стараются помещать в спецхран все иностранные книги о нашей политической истории после апреля 1985 года. Но ведь в них не столько критики, сколько сочувствия тому, что происходит у нас! Вижу недоумевающие глаза "верного Руслана" и его сторонников: а что же тогда запрещать? Да ведь об этом говорилось уже столько раз: призывы к насильственному ниспровержению государственного строя, к национальной розни, порнография, наконец. Неужели Бунин, Одоевцева, Солоухин и Олег Волков подходят под эти определения? Наше путешествие по книжному ГУЛАГу подошло к концу. Да, спецхран еще существует. И все-таки отходит, отходит мерзлота, которая еще вчера казалась вечной.