— А как он сам все объясняет?
— Ну, он говорит, что я мало думала о нем, о его искусстве, что я им не занималась…
— А… — с задумчивым видом протянула Берта, вспомнив Альбера. — Он говорит…
— Это же просто смешно! — раздраженно сказала Одетта. — Он все выдумывает. Мужчины всегда очень ловко находят красивые оправдания своим гнусностям. Подключают всю свою изобретательность, чтобы скрыть истину. Можно сказать, что и ум-то им дан только для того, чтобы лгать.
Берте хотелось бы чувствовать большую жалость к своей кузине или хотя бы найти какие-то слова утешения, но это состояние величайшего возбуждения, овладевшее Одеттой, с ее приступами отчаяния и ненависти, неожиданно сменявшимися высокомерием, агрессивностью и самодовольством растерянной и обиженной на весь мир женщины, ее невеселые и сбивчивые речи почему-то внушали Берте чувство неуверенности, приводившее ее в оцепенение.
Эта прогулка тяготила Берту, но она все продолжала расспрашивать:
— А утром Филипп куда-нибудь уходит?
— Сегодня утром ушел к Нодену.
Она повторила, словно обращаясь к самой себе:
— Мне он сказал, что идет к Нодену.
Неожиданно она произнесла тревожно и рассеянно:
— Я, пожалуй, в лес не пойду. У меня нет времени. Господи, какая же я дура! — вдруг просто и весело сказала она. — Меня ведь сейчас ждет Маргарита. Ты меня извини. Только подумать, какое затмение на меня нашло! — Подняв зонтик, Одетта попыталась остановить машину. — Как раз вчера она мне сказала, что будут оперировать ее мать.
Одетта долго объясняла Берте, почему ей так необходимо ехать к Маргарите. Чувствовалось, что она сочиняет на ходу. Берта отметила про себя эту странную предрасположенность ко лжи, с некоторых пор овладевшую ее двоюродной сестрой.
А Берта пошла дальше к Булонскому лесу.
Она шла по мягкой грунтовой дороге и вдруг обернулась: мимо нее проехал всадник в плотно облегавшем сером костюме. Она перешла через аллею, по которой ездили экипажи, и пошла дальше по тропинке между деревьями. Впереди нее прогуливалась парочка. Пунцовый зонтик женщины надменно вздымался, почти касаясь листвы, а мужчина, внимательно глядя на свою спутницу, слегка склонив голову, семенил по краю дорожки. Берта присела на скамейку. Над редкой порослью молодых деревьев дрожали солнечные блики; в просветах между ветвями виднелась цепочка упряжек. Берта встала и пошла дальше. Сквозь голые стволы заблестел маленький пруд. На одном из поворотов дороги она вновь заметила уже знакомый ей высоко и повелительно поднятый пунцовый зонтик и по неторопливой походке узнала недавно встреченную ею влюбленную пару.
Когда-то она уже видела у одного мужчины это кроткое и одновременно шаловливое выражение, эту послушную походку, узнавала блеск в глазах женщины и легкую самоуверенность, которая появляется, когда она ощущает свое обаяние. «Но теперь, — размышляла Берта, — я чувствую себя обездоленной, встречая его безжалостный взгляд. Глаза, некогда смотревшие на меня зачарованно и одним своим взглядом словно делавшие меня красивее, теперь смотрят так, точно хотят разрушить ими же самими созданный образ и уязвить побольнее».
Она села на скамейку и задумалась.
«Раньше он говорил мне: „Сколько же в вас силы!“ На самом деле это не я сильная, а он, только его сила сродни жестокости. Ему хватает его собственной жизни. Я ему не нужна, может быть, даже в тягость. Я слабая, я прошу о помощи. Да и как он может по-прежнему любить меня, когда видит, что я совсем не то, что он себе представлял?»
Берта встала и пошла назад. Не по главной аллее: ей было невыносимо смотреть на прохожих; она пошла по тропинке через лес, дошла до лужайки, где играли дети, и на минуту задержалась там, засмотревшись на самых маленьких, которые жили совсем в другом мире. Потом она вернулась домой.
Обедала она в одиночестве.
Поев, Берта осталась в гостиной и огляделась вокруг. Стерла пальцем пыль с края вазы, поправила подушку на диване. Комната ей не нравилась.
Она позвонила Юго.
— А, вы обедаете? — сказала она, взглянув на него. — Ну, раз уж вы здесь, задержитесь на минуту; не могли бы вы передвинуть диван вон в тот угол… Да, сюда, — говорила она, идя вслед за слугой, тащившим мебель, и прикасаясь к дивану кончиками пальцев, как будто этим могла помочь поднять его. — Ну вот, теперь идите обедать, спасибо.
Затем она велела еще подвинуть стол к стене, перетащить ковер, придвинуть два кресла к камину.
— Ну вот, очень хорошо. Спасибо. Идите обедать.
Она села на стоящий возле пианино круглый табурет и оглядела гостиную.