— Да, я женат. Пока разговаривал с этой восхитительной малюткой Россель — та, что в розовой шляпке, словно сошедшая с полотен Греза, — я читал у нее в глазах неприкрытый ужас. Она видела во мне только женатого мужчину. А я об этом мужчине думал не больше, чем о цвете своих собственных глаз. Мне снова было восемнадцать.
— Все-таки тебе надо думать о жене. Она тебя любит. Хотя любви не всегда удается выстоять после таких ударов.
— Я очень люблю Одетту. Скажу тебе даже, что я и не подозревал, насколько я к ней привязан. Если мое чувство к ней и не из самых горячих, то за его чистоту и постоянство я ручаюсь. До недавнего времени ей этого хватало. Без моего глупого признания, которое нас погубило, мы были бы очень счастливы.
— Ты уверен, что твои удовольствия стоят стольких огорчений? — спросил Альбер, упрекавший Кастанье главным образом в том, что он пренебрегает Одеттой ради такой заурядной женщины, как госпожа де Буатель.
— Ты меня смешишь, — ответил Кастанье, услышав звонок, зовущий зрителей в зал. — Ты мне проповедуешь добродетель, как будто я еще ребенок.
Он поискал глазами, не мелькает ли в толпе зрителей, идущих на свои места, розовая шляпа, и, вспомнив голубой, изумленный и ласковый взгляд, продолжил:
— Видишь ли, единственное о чем жалеешь, когда думаешь о проходящей жизни, так это только о прекрасном ощущении в самом начале любви… Еще раз почувствовать себя молодым! Этой малышке я так и сказал: «Вы, быть может, моя последняя весна!»
К ним подошла женщина, чтобы открыть дверь в ложу.
— Ты утомляешь свое сердце, — проговорил тихо Альбер.
Берта повернулась к ним, когда они вошли в слабо освещенную ложу.
— Я искал тебя, — сказал Альбер, склоняясь к Берте.
— Да… я знаю, — ответила Берта и удержала в своей руке, на коленях, руку Альбера.
— Красивая ткань, — сказал закройщик.
— Мне она кажется слишком светлой, — возразил Альбер, разглядывая себя в нескольких зеркалах.
Он вытянул руку, и закройщик стал осматривать рукав.
— Вы будете носить его у моря, — заметил мастер, приблизив голову к лицу Альбера, чтобы заколоть булавку.
— Слишком светлый, — настаивал Альбер.
Освещенный ярким светом, стоя в новом костюме перед зеркалами, Альбер придирчиво осмотрел себя и пришел к выводу, что изменился. Он заметил на своем слегка бледном лице гримасу усталости, какая бывала у него иногда по утрам после сна, а теперь осталась и закрепилась в его чертах. «А ведь никакой усталости я не чувствую», — подумал он.
Он пересек магазин, на ходу потрогал какую-то ткань, вышел из здания и пошел вниз по бульвару, снова окунувшись в жаркий и пыльный день. Он шагал, поглядывая на сидевших за столиками летнего кафе людей, и узнал в одном из них Реймона Катрфажа, вставшего навстречу ему из-за ряда столов.
— Ну, конечно! Дорогой мой! Давненько… Вы что будете пить? — спросил Катрфаж, жестом подзывая гарсона. — Правда, я часто бываю в отъезде. Завтра вот еду в Лондон.
Катрфаж располнел. Заплывший жирком затылок и пухлые щеки как бы образовали новую, чужую оболочку вокруг его прежнего лица, от которого остались лишь насмешливые глаза и небольшие закрученные усики.
— Как поживает Берта?
Альбер пил, разглядывая пару, сидевшую напротив него; ему показался знакомым мужчина с седеющей бородой, подстриженной в форме квадрата.
— Берта не очень хорошо себя чувствует, — ответил он, ставя стакан на столик. — Сегодня я просил приехать Натта. Ничего серьезного. Я ждал его в четыре часа. Позвонил между делом своему портному. А Натт не приехал. Наверняка опоздал на поезд; есть еще один, в шесть часов. Очень неудобно иметь врача, который живет не в Париже. Но я доверяю Натту. Он ведь был другом моего отца.
— Я знаю его. Видел у зятя… У этой молодой четы сейчас кризис, — заметил Катрфаж с улыбкой. — Знаю, что вы в курсе. Должен вам сказать, я не сужу строго Филиппа, хотя сестра моя имеет основание жаловаться.
Катрфаж, пригласивший Кастанье принять участие в делах его маслобойни в Медине, заявил сестре, когда та рассказала ему о своих бедах, что она, как жена, чувствующая ответственность перед родителями, перед ребенком и вообще перед человечеством, должна остаться с мужем и простить его.
— На мой взгляд, единственная цель брака состоит в создании семьи, — продолжал Катрфаж, желавший убедить себя в искренности совета, данного им сестре. — Это — нерасторжимый союз, в котором заинтересовано, главным образом, общество. Именно поэтому по взаимному согласию родителей будущие супруги должны принести в семью некие ценности: почтенность, обеспеченность, положение в обществе. Так у нас заключаются браки. И вот, когда супруги подобраны в соответствии с этими принципами, оказывается, что им еще требуется любовь. Будем же последовательны!