— Да. Она останется дома. Деньги у нее еще есть. Я входил в нашу спальню; у нежилой спальни вид не очень-то веселый. Ты как будто не рада, что мы будем ужинать в саду?
— Напротив, — ответила Берта, поправляя за спиной подушку, — я как раз подумала, что было бы очень приятно остаться этим вечером здесь.
— Ну вот и хорошо! — воскликнул Альбер с неестественным задором. — Поставьте стол под молодым вязом, — сказал он, обращаясь к слуге. — В шкафу в кладовой есть садовая лампа.
Они уселись за стол. Альбер смотрел на Берту с улыбкой.
— Наша маленькая трапеза просто прелесть, — сказал он. — Чуть попозже взойдет луна. Интересно, видят ли нас сейчас Мериканы?
Он осмотрелся вокруг, но глаза его повсюду наталкивались на непроницаемую ночь. Лампа освещала лица и стол; возникало ощущение тесноты, замкнутости пространства, огороженного темными, толстыми, гнетущими сознание стенами, воздвигнутыми по краю небольшого кружка света. Под столом неожиданно появилась и прыгнула на колени Берты прибежавшая от Мериканов кошка.
— Ах эта кошка! — воскликнул Альбер, поднимая глаза на Юго, показавшегося в свете лампы.
Он обратил внимание на прямо-таки волчий аппетит Берты и на изменившееся выражение ее чуть постаревшего и неподвижного лица. Эти наблюдения подсказывали ему, что он не должен ничего говорить ей сегодня, не должен пытаться сбросить с себя накопившийся за день тяжелый груз.
— Не надо есть эти оладьи, — сказал Альбер, — они недожарены.
— Она не дала выстояться тесту, — ответила Берта, вставая со стула, чтобы перебраться в шезлонг.
— Я заходил сегодня к Кастанье. Филиппа не застал. Меня принимала Одетта. Она приедет сюда в субботу.
— Наверное, она считает меня невнимательной, — произнесла Берта безразличным тоном. — Мне как-то не хватило решимости сесть в поезд и добраться до нее.
— Ее действительно жалко.
Он замолчал, подбирая слова для следующей фразы, но тут Берта встала, занятая другой, вдруг появившейся у нее мыслью. На мгновение она задумалась, потом сказала:
— Мужчины никогда не думают о жизни.
Она снова расположилась в шезлонге, облокотившись на подушку, и, подперев щеку рукой, стала смотреть в темноту с каким-то пылким и мечтательным выражением лица.
— Именно в такие вот моменты, когда чувствуешь себя усталой, когда, как вы говорите, у нас «нервы не в порядке», жизнь воспринимается острее.
Она замолчала, почувствовав стеснение в груди, и вздохнула.
— Сегодня у меня ныло сердце, и жизнь вдруг показалась тяжелой. Она предъявляет слишком много требований, ожидая от нас самоотречения и готовности прощать.
— Ну-ну! — сказал Альбер, с легким нетерпением наблюдая за лицом Берты и отметив про себя признаки усталости, повлиявшей на ее настроение. — Сейчас лучше не надо предаваться размышлениям.
— Тебе кажется, что я жалуюсь?
Она села на стул возле Альбера.
— Я не жалуюсь. Напротив, я сейчас очень спокойна. Порой мне кажется, что сердце мое бьется уже слишком долго, что я жила слишком напряженной жизнью. Я чувствую себя старой, многоопытной, полной материнского всепрощения и готовности извинить все известные мне, все понятные мне слабости. Ты даже не представляешь себе, сколько всего я могла бы простить!
Она взяла руки Альбера и посмотрела в его освещенное лампой лицо.
— Вот только твое молчание меня пугает! Я иногда спрашиваю себя: «А что, если он обманывал? Что, если в этом человеке скрывается совсем другое существо, незнакомое мне?»
Смягчившимся и слегка обессилевшим голосом она продолжала:
— Я не боюсь того, что ты мог бы мне сказать. Я чувствую сострадание ко всему, что свойственно человеку. Но мысль о том, что в эту минуту…
Она снова сжала руки Альбера и посмотрела на него внимательным, пылким и острым взглядом, словно пытаясь проникнуть в его душу.
— Мысль о том, что в эту минуту в твоем взгляде я увижу ложь!
Альбер подумал об Одетте. Ему захотелось признанием прогнать тяготившее его видение, но он знал, что Берта не сможет принять правду, и поэтому не стал ничего говорить, а только сидел с мрачным и суровым видом и думал о том, что Берта приговаривает его к молчанию.
— Ты не отвечаешь мне. Ну как я могу знать, о чем ты думаешь?
Она вдруг с криком, словно раненая, отпустила руки Альбера.
— Ну почему тебе нужно мучить меня?
Она поднялась со стула и снова легла в шезлонг.
— Все это глупые мысли. Не обращай внимания, просто я устала.
Она опять встала и, положив свою руку на руку Альбера, произнесла серьезным тоном: