Она сорвала с себя шляпу, расстегнула платье и сбросила его прямо под ноги, как нечто грязное, потом, сев на стул, стала нервно расшнуровывать свои высокие изящные ботинки; затем, полураздетая, принялась расхаживать взад и вперед по комнате среди разбросанной одежды, без дела, без цели, с какой-то внезапно навалившейся усталостью.
«Это не я виновата!» — мысленно сказала она, бросившись на кровать, чтобы заглушить подушкой крик и рыдания. «Нет! — размышляла она, непрерывно вытирая глаза маленьким, мокрым и теплым от слез носовым платком. — Нет! Моя подлинная суть не там, не в моей молодости, не в безумии и не в химерах, которые только смущают и вводят в заблуждение!»
Она вдруг вспомнила о том, что вскоре возвращается Альбер; и в тот момент, когда она думала о его возвращении, ей казалось, что она устремляется из какого-то душного узилища на волю, к более возвышенным, более светлым просторам своего существа, в атмосферу искренности и покоя, где становится, наконец, легко дышать.
Казалось, случившееся не привнесло в ее жизнь ничего нового, и тем не менее все стало совсем по-другому. «Почему? — подумала она, удивленная тем, что одна простая мысль в корне изменила ее видение мира и преобразила ее душу; пытаясь вспомнить эту мысль, она вдруг остановилась, слегка нахмурила брови, сосредоточилась на последних воспоминаниях и подумала: „Любить то, что знаешь… искренность… Быть самой собой, по-настоящему друг для друга… И прежде всего самоотверженность, отказ от всех благ…“» И теперь, когда она предавалась размышлениям об Альбере, она обретала вовсе не прошлое, сотканное из мук и ошибок, а глубину нерасторжимой близости.
Она видела, что Эмма, совсем как в прежние времена, ходит, улыбается, живет, словно привязанная к тому, что она всегда любила, к почти не меняющейся среде, где ее существование строится все на том же чувстве, придерживается одних и тех же ориентиров. Размышляя об Эмме, о себе самой, о любви, о жизни, Берта, чтобы точнее сформулировать свою мысль, попыталась вспомнить услышанную недавно фразу, из которой ей запомнились только два слова «русло реки». Когда она повторяла «русло реки», то и слова смутно ассоциировались в ее сознании с основательностью жизни, организованной вокруг одной оси, становились символом связи настоящего с прошлым, устойчивой реальностью чувства, освященного духовными испытаниями.
В то утро Берта шла на вокзал медленно, чтобы не прийти слишком рано, словно опасаясь, как бы не перегореть от нетерпеливого ожидания; она увидела облачко белого дыма за сент-илерским лесом и ускорила шаг. Она пришла на перрон, когда поезд уже остановился, и направилась к открытой двери вагона, где заметила Альбера. Стоя в купе позади старой, неуклюже спускавшейся дамы, он улыбался Берте.