— Мой отец дал бы вам квалифицированную консультацию, я дилетант.
— Взгляните на эту вывеску. Она сделана из эмали. У эмали хорошо сохраняется глянец, но она легко трескается; видите, эта вывеска уже повреждена. Сколько, вы думаете, она может стоить? При том, что размеры у нее небольшие. Она стоит, по крайней мере шестьдесят франков.
Они остановились перед кафе.
— Давайте присядем снаружи, — сказал Катрфаж, — чтобы мне не упустить Сомбара.
Он зажег сигарету, держа ее кончиками своих длинных, слегка дрожащих пальцев, и оживленно посмотрел на Альбера.
— Разумеется, существует много способов, но нужно добиться блеска такого же, как у эмали.
С сосредоточенным видом он извлек из кармана две небольшие голубые пластинки и положил их на стол.
— Даже рассматривая это с самого близкого расстояния, никакой разницы вы не обнаружите, — сказал он, не отрывая глаз от пластинок.
Катрфаж сообщил, во сколько обходятся такие вещицы, и поведал Альберу еще кое-какие детали, касающиеся их производства. Он знал, что полезным тут может оказаться чуть ли не первый встречный; он упивался собственными словами, в которых отчетливо ощущалась жажда разбогатеть. Он вдруг встал, взял за руку какого-то стоявшего к ним спиной мужчину и, мягко подталкивая, потащил его в глубь кафе. Потом он вернулся к Альберу.
— Вы думаете, что предпринимательство сводится к скучной бухгалтерии или к разбойничьим подвигам? Что до меня, то я, например, встречал в основном честных людей. На обмане далеко не уедешь. Понимаете, предпринимательство — это ведь и психология, и упорство, и чутье на конъюнктуру и спрос… Вот вы, например, пытаетесь убедить будущего компаньона в успехе задуманного вами дела… Как вы думаете, что повлияет на его решение? Вовсе не достоинства самого предприятия — зачастую он ничего в нем не понимает, — а чистая случайность, скажем, его настроение, темперамент — некие исходящие от вас токи…
— А что с тем черепичным заводом, о котором вы мне рассказывали? — спросил заинтересовавшийся деятельностью Катрфажа Альбер.
— А! Завод в Монастире, — произнес он, наблюдая за вереницей прохожих. — То было мое первое дело… очень хорошее дело… Кастанье вложил в него сорок тысяч франков. Не хотите поужинать со мной? — спросил он внезапно. — Может быть, придет Кастанье.
— Нет, — сказал Альбер. — Я буду занят. Сегодня приезжает Ансена, я договорился поужинать с ним.
— Тогда подходите к нам в театр «Антуан».
— Посмотрим.
— Посмотрим, — повторил Катрфаж, прикуривая сигарету и не отрывая взгляда от непрестанно снующих туда-сюда людей на тротуаре. — Я не рассчитываю на вас. Как, скажу я вам, не рассчитываю и на «посмотрим», исходящее от Кастанье. Но он поэт, и к тому же влюблен. Сдается мне, его Элен доставляет ему немало хлопот. Она по-прежнему хороша.
Лицо его опять приняло серьезное выражение, он встал и прошептал: «А вот и Сомбар…»
Альбер медленно поднялся по лестнице Дворца правосудия.
По просторному вестибюлю перемещались, кто величественно, а кто крадучись, люди в черных мантиях. Они удивительно напоминали маски, тщательно подобранные к мантиям: одни походили на моряков, морщинистых, с короткими бакенбардами, другие — на влиятельных господ. В этой задрапированной темными тканями толпе статистов попадались и обыватели, озабоченные своими проблемами. Одна из групп, более тесная, чем остальные, образовалась на ступеньках лестницы.
Альбер пересек выстланный плитами необъятный зал, в который едва проникал дневной свет, и где шум шагов терялся в звучном шепоте сводов.
У совещательной комнаты в запруженном толпой проходе люди с красными от усилий лицами, вытянув руки, старались протиснуться к двери, то открывающейся, то вновь закрывающейся. В зале, прижавшись друг к другу, стояли мужчины и женщины, образовывая неподвижный кортеж перед возвышением, на котором председатель суда Браншю, освещенный лампой, резким, быстрым и низким голосом выносил приговоры.
Альберу, который должен был вручить Браншю документы, пришлось дожидаться своей очереди, и он стоял, стараясь не смотреть на все эти лица, не в силах избавиться от давления и вони напирающего на него стада. Выполняемые им функции писца и посыльного тяготили его. Он подумал о Катрфаже и о занятии, которое могло бы разбудить его жизненные силы. Он представил себя оказавшимся вдали от всего привычного, может быть, где-нибудь на Востоке… безвестным, работающим в поте лица… Прервав этот полет фантазии и мысленно улыбаясь, он сказал себе: «Я сейчас похож на человека, который, страдая во сне от несварения желудка, предается мечтам о еде».