— Я вас не понимаю, — сказал он, отпуская ее руку. — Я ждал вас три месяца; наконец вы приходите и тут же снова хотите исчезнуть; все это для вас ничего не значит.
Берта удивилась его тону, неожиданно холодному, безразличному, даже немного резкому. Она испугалась, что огорчила его.
— Я увижу вас в Нуазике.
— Я не поеду в Нуазик, если вы будете такой, как сейчас, переменчивой и нерешительной. Я оказываюсь в дурацкой ситуации. Если вы не хотите, мы больше не будем встречаться. В Нуазик я не вернусь. Мой отец поедет туда один. А я поеду в Пиренеи.
— Но ведь мы же можем встречаться в Нуазике…
— Как вы это себе представляете?
— Будем встречаться, как раньше.
— На теннисной скамейке? Между Мари-Луизой и Лораном? Нет. Я больше не пойду к Дюкроке.
— Ну а что вы хотите?
— Послушайте, — сказал он уже более мягким тоном, снова беря ее под руку. — Вы ведь в Нуазике совершенно свободны. После обеда муж вашей сестры уходит. А остальные спят. За вашим садом есть тропинка, которая ведет к дороге на Сент-Илер…
V
Госпожа Дегуи села в кресло, прислонила голову к спинке и сказала зятю:
— Мне жалко вас, Эдуар! Идти на улицу после обеда в такую жару.
— А! Дела! — сказал Шаппюи, который, зажав соломенную шляпу под мышкой, наклеивал марку на конверт.
Госпожа Дегуи повернулась к дочери:
— Я надеюсь, ты закрыла ставни в своей комнате?
— Да, — ответила Берта, не поднимая глаз.
У нее на коленях лежала книга, и она казалась полностью погруженной в чтение. Матовый белый свет, просачивавшийся снаружи, подчеркивал сумрак и прохладу гостиной.
Госпожа Дегуи прикрыла зевок газетой. Она встала, словно ей нужно было что-то сделать по дому, прошла через столовую, потом поднялась в свою комнату и тихо закрыла за собой дверь.
В гостиную вошла Эмма. Она положила свое вышивание в корзинку, взяла платье маленького Луи, над которым корпела все утро, и сказала Берте, по-прежнему сидевшей, устремив глаза в книгу:
— Ты там не шуми наверху. Дети спят. Я оставила дверь открытой, чтобы к нам шло побольше воздуха.
И поднялась к себе в комнату. Ее шаги донеслись сверху, и в доме воцарилась тишина.
Берта отложила книгу, выждала еще немного, потом, чуть слышно ступая по плиткам прихожей легкими матерчатыми туфлями, прошла в очень темную бильярдную. Поглядывая в зеркало, она надела украшенную маргаритками шляпку, расправила концы немного помятого пояса, подошла к лестнице и прислушалась. Все спали. Из подвального помещения слышались гасконский говорок Викторины и позвякиванье переставляемой посуды.
Она вышла через садовую калитку. После полумрака комнат лазурный блеск дня ослепил ее. Она прикрыла глаза, ослепленная белизной дороги, чувствуя на щеках прикосновение раскаленного воздуха. Между кустами она прошла к Сент-Илерской дороге, пересекла засохший ручей и пошла дальше по открытой тропинке, где в этот знойный день, кроме нее, никого не было видно.
Она поднялась на затененный несколькими соснами пригорок, села возле высокого куста дрока и, вытирая платком влажные руки, раскрыла принесенную с собой книгу.
Иногда она окидывала взглядом дорогу, смотрела на поля и деревья, неподвижно раскинувшиеся в сверкающем мареве, на маленький с ослепительно белыми стенами домик посреди сада, полного листвы и крупных желтых цветов. Около дома работала какая-то женщина. Берта знала, что женщина видит ее, но не узнает, и этот уголок деревни, куда она никогда раньше не заходила, казался ей некой далекой страной.
Уже на повороте дороги, посмотрев в сторону сосен, Альбер увидел белое платье.
— Вы не слишком поздно вернулись? — спросил он, беря Берту под руку. — Я уверен, что позавчера вы могли бы остаться подольше.
Они пересекли луг и подошли к небольшой рощице.
— Здесь нам будет хорошо, — сказал Альбер, садясь. — Если кто-то появится, я спрячусь за этим валежником, а вы продолжите свое чтение.
Он приподнялся, чтобы вытянуть ногу, и снова сел возле Берты.
— Вам не нравится, что я трогаю ваши руки, потому что вам жарко… Это ничего. Я очень люблю этот ваш маленький браслет… Эту тоненькую цепочку у вас на шее… Эти милые, простенькие украшения… это ведь слон висит у вас на браслете, ну да, слон, и колокольчик, и башмачок.
Он протянул руку, обнял Берту, прижал ее к себе и надолго замер, закрыв глаза; безмолвная обжигающая тишина окружала их.
Когда он разжал руки, то сразу увидел широко открытые и спокойные глаза Берты, казалось, наблюдавшие за ним все это время. Она тут же высвободилась из его объятий и немного отодвинулась.