— Действительно, требовательная любовница меня бы привела в ужас.
Альбер встал и дотронулся до плеча Кастанье.
— Я был рад повидать тебя, — сказал он, улыбаясь… — Меня давно восхищают и твое независимое мышление, и присущий тебе трезвый взгляд на свои собственные чувства. Ты создан не для того, чтобы любить. Ты слишком умен для этого.
— Заблуждаешься, — сказал Кастанье, хмуря брови, чтобы скрыть удовлетворенную улыбку, которая, как он почувствовал, заискрилась в его глазах.
А Альбер продолжал:
— Иногда я говорил о твоей страсти с Катрфажем, хотя он вовсе не является моим другом; но ведь с тобой приходилось пользоваться другим языком. Тебя щадили, как тяжелобольного. Это было мучительно.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Кастанье.
— Я говорю о том, что тебе уже стало известно и что мы все знали уже давно. Ты любил женщину, которая этого не заслуживала. Однажды я ее встретил… Ты тогда считал, что она возвращается из Экса. Так вот! Мы ехали с ней в одном поезде; она села в Ангулеме.
— В Ангулеме… — тихо произнес Кастанье.
Стиснув зубы и задумчиво глядя в окно, он держался пальцами за край стола, пытаясь молча преодолеть свою боль.
Он повторил:
— В Ангулеме…
Потом сказал:
— Нет. Она была искренней женщиной. Она мне никогда не изменяла. Я это знаю. У тебя о ней превратное представление. Она такая прямодушная, чистосердечная… Она не умела лгать. Потому-то она меня и оставила. Она встретила мужчину, смутившего ее покой. Она решила, что погибла, не захотела лгать и тут же ушла. Она была слишком свободна. Выходила одна, без меня; у нее не было домашнего очага. А женщин нельзя оставлять свободными. Понимаешь, надо жениться на женщине, которую любишь, и беречь ее! Беречь от всех прохожих, от всех друзей, от чужих глаз.
— Она еще может вернуться, — сказал Альбер, пытаясь смягчить удар, который он нанес другу и который, казалось, оставил на его лице отметину. — Она просто испугалась. Когда она узнает, что ты ее простил, она вернется: вы все забудете.
— Я не думаю, что она вернется, — сказал Кастанье.
— А ты знаешь, где она сейчас?
— Нет, — ответил Кастанье, притихший и рассеянный.
По той причине, что младшей дочери Эриаров было столько же лет, сколько и Мерседес, и что бал начинался с концерта, госпожа Катрфаж позволила своей дочери пойти на этот вечер. Хотя Одетта была на девять лет старше сестры, это был ее первый выход в свет.
Концерт закончился, и из большого зала быстро выносили стулья, а гости в ожидании танцев разошлись по гостиным. Некоторые из них разместились около буфета. За закрытыми дверями слышались звуки вальса.
Одетта держалась в стороне от всех, около пальмы, издали восхищаясь облаченной в бархатное платье госпожой Катрфаж и Мерседес с ее великолепными распущенными по плечам светлыми волосами. Мерседес в радостном возбуждении порхала от одной группы гостей к другой. Одетта видела, что ее младшая сестра опьянена этим праздником, в то время как сама она воспринимала его спокойно, потому что попала туда слишком поздно; особенно она стеснялась своего высокого роста и того, что не была уверена, удачно ли скроено платье. Вдруг она заметила Альбера.
Он пробирался сквозь толпу, ориентируясь на эгретку госпожи Селерье, и случайно наткнулся на какого-то чернобородого старика, которого он принял за Росни и протянул ему руку. Когда Альбер понял, что обознался, и собирался уже было извиниться, старик, сочтя, что они знакомы, спросил у него:
— Кто этот господин, вон тот, что сейчас разговаривает возле буфета с Кавальери?
— Это Ле Варле, начальник департамента в министерстве иностранных дел, — ответил Альбер и растерянно улыбнулся Одетте.
— А! — выговорил старик, широко раскрыв рот. — Ле Варле… А я подумал, что это Анатоль Франс. Говорят, он здесь. Видите ли, я у Эриаров впервые. Мне нравятся такие гостиные, где можно встретить людей разных сословий.
Альбер отступил перед дамой, которая испуганно подбирала свой кружевной шлейф, опасаясь за его сохранность, затем подошел к Одетте.
— Ну вот! — сказал он, задерживая в своей руке немного широковатую ладонь Одетты. — Это ваш первый выход…
— Я смотрела на Мерседес, — сказала Одетта. — Она сегодня прекрасна.
— Как? Эта малышка здесь?
Несмотря на высокий рост, Одетта по сохранившейся с детства привычке держалась очень прямо, что всегда воспринимается как признак строгого воспитания.
Альбер бросил взгляд на плечи Одетты.