Она вырывалась, еще вся трепещущая, из этих поспешных яростных объятий, но острое воспоминание о них сохранялось у нее надолго. Вдали от Альбера она оставалась во власти страстных мечтаний, не в силах избавиться от мыслей о его ласках. Ей хотелось снова увидеть его. Она испытывала потребность говорить с ним; но когда они встречались, она молчала, изнемогая от бесконечных поцелуев, и уходила от него еще более встревоженная и обеспокоенная.
Ночью, мучаясь бессонницей, она ворочалась в постели, ища прохлады; потом вставала, ходила босиком по паркету, по совету мадам Видар, выпивала стакан воды, шла посидеть в столовой и возвращалась в свою постель, когда начинала замерзать.
— Что? Что такое? — вскрикнула однажды ночью мадам Дегуи, разбуженная зажженным светом.
— Это я, — ответила Берта, — я хотела взять твоей апельсиновой воды.
— Ты не спишь? — спросила мадам Дегуи, приподнявшись на локте; глаза ее блуждали спросонья, седые редкие волосы прилипли к голове. — Постой, иди ложись. Я тебе сейчас принесу.
В нижней юбке, в шали, накинутой на плечи, мадам Дегуи вошла в комнату Берты, помешивая ложечкой в стакане сладкую воду.
— Надо спать, моя миленькая, — сказала она, поправляя постель, когда Берта кончила пить. — Надо спать. Ты слишком много думаешь, забиваешь себе голову, я это прекрасно вижу.
Берта слушала ее с удивлением: неужели мать что-нибудь знает? У нее был такой вид, словно она понимала. Никогда еще Берта не слышала от нее ничего подобного. Она произносила какие-то деликатные, тонкие слова, полные глубокой правды, будто бы относящиеся и к любви, и к дочери, и к ней самой, словно потрясение от неожиданного пробуждения вдруг оживило ее оцепеневший ум и такие воспоминания, которых, казалось бы, и быть у нее не могло. Она говорила очень нежно и настолько неопределенно, что Берта из боязни выдать себя не осмеливалась ее перебивать, позволяя этому доброму голосу успокаивать себя: она закрыла глаза, как убаюканный ребенок, и заснула спокойным и невинным сном.
Однажды, выходя утром из конторы Малаваля, Альбер встретил госпожу Катрфаж.
— Я заходила в аптеку за лекарством для Кастанье, — сказала она, вытаскивая из своей муфты какой-то пакетик. — Это удивительное средство для горла.
— Так Кастанье, значит, в Париже?
— Как, а вы что, не знали? Он уже неделю как вернулся с ужасной ангиной. Сейчас ему лучше. Я его видела вчера. Бедного парня нельзя не пожалеть, совсем один остался, с одними только слугами.
— Я, пожалуй, зайду к нему, — сказал Альбер, надевая шляпу. — Хотите, я отнесу ему ваше лекарство?
— Нет! Я хочу отнести его сама. Это лекарство — секрет Меркантона. Вы могли бы его просто убить.
«Подозрительная заботливость!» — подумал Альбер, садясь в трамвай, идущий в сторону бульвара Фландрен. Хотя, конечно, Кастанье зять завидный. Она уже давно его обхаживает. А почему бы и в самом деле ему не жениться на Одетте?
— Ну что, дружище, приболел? — спросил Альбер, входя в комнату Кастанье.
— Ангина, — ответил тот потухшим, хриплым голосом.
Он приподнялся на постели, чтобы поздороваться с Альбером.
— Не раскрывайся, — сказал Альбер, усаживаясь. — Тебе надо было бы меня предупредить. Я смотрю, питья тут у тебя хватает. Это превосходно. Как можно больше пить. Ты вызывал Натта?
— Нет, — тихо ответил Кастанье, касаясь ворота своей ночной рубашки. — Он слишком далеко живет. Я лечусь у Меркантона. Мне бы нужно было начать лечение пораньше, но я торопился вернуться домой.
— Не надо разговаривать. Я лучше пойду.
— Останься, — сказал Кастанье немного погромче. — Мне уже лучше. Послезавтра я встану.
— Ты торопился вернуться, зачем такая спешка?
— Просто хотелось возвратиться домой. Когда я путешествую, то, едва приехав в один город, я все время думаю о следующем. Я пробыл пять дней в Палермо, три дня в Неаполе и два — в Риме. Здесь мне по крайней мере никуда не надо ехать.
— Ну, здесь ты тоже живешь как в гостинице. Знаешь, о чем я подумал, когда шел к тебе? Тебе следует жениться.
— О! — воскликнул Кастанье, замахал руками и, сморщившись, с усилием сделал глотательное движение.
— Да, жениться, жениться, потому что ты — Филипп Кастанье. Ты весьма талантлив, но ленив. Тебе нужна какая-нибудь привязанность. Ты имеешь несчастье быть богатым. Твое спасение только в браке, в доброй семейной обузе…
Он с оживленным видом наклонился к Кастанье, не без удовольствия сознавая, что оказывает влияние на эту впечатлительную натуру.