Альбер помолчал, потом сказал как бы нехотя:
— Я говорю о Кастанье.
Одетта словно вдруг успокоилась.
— А вам что, известны его чувства?
— Как вы понимаете, это он позволил поговорить с вами. Может быть, я просто упредил его слова, которые вы оба не осмеливались произнести.
Он вдруг замолчал и обернулся в сторону двери:
— Похоже, я слышу шаги вашей матери. Оставайтесь здесь. Я хочу с ней поговорить наедине.
Госпожа Катрфаж, входя в столовую, еще на пороге заметила Альбера.
— Какой сюрприз! — сказала она.
— Мадам, я сейчас удивлю вас еще больше…
Он посмотрел на нее, улыбаясь:
— Предлагаю вам Кастанье в качестве зятя.
— Что вы говорите? — спросила она, нервно расстегивая свое меховое пальто. — Кастанье! Но он же еще совсем мальчишка!
— А! Мадам…
— Он говорил с Одеттой?
— Нет. Он слишком воспитанный человек…
— Господи! — сказала госпожа Катрфаж с горестным видом, не глядя на Альбера. — Эти дети! И чего только они не натворят!
— Извините меня, мадам, я, кажется, понял. Извините меня. Я хотел посоветоваться с вами. Я сказал Одетте. Я был убежден, что вы одобрите меня.
Мерседес открыла дверь.
— Оставь нас, — сказала госпожа Катрфаж с подавленным видом, быстро снимая перчатки.
— Я очень огорчен, мадам, но это поправимо.
— Садитесь, Альбер! Нет, я вас ни в чем не упрекаю. Это от волнения, вы понимаете! Мы ведь думаем, что наши дети еще совсем маленькие. А тут я вдруг представила себе Одетту выходящей из церкви. Как же все-таки быстро пролетает жизнь, мой дорогой друг! Кажется, что я вот только что вышла замуж!.. Я словно вижу, как отец заходил в мою комнату!..
Она помолчала, вздохнула, потом опять заговорила:
— Я желаю ей как можно больше счастья!.. Я очень люблю Филиппа. Он для меня, как сын. На днях, когда я ухаживала за ним, он показался мне таким хорошеньким в своей постели, что я не выдержала и поцеловала его! Мой муж возвращается послезавтра. Приходите как-нибудь утром поговорить с ним, часов в одиннадцать. Я ему не скажу, что вы со мной разговаривали. Он будет в восторге, я уверена. Но если он решит, что это замышлялось за его спиной, что я тоже замешана, он, знаете ли, человек не без странностей…
Альбер бросил взгляд на настенные часы.
— Хорошо, мадам, но сначала я хочу встретиться еще раз с Филиппом.
— Ему уже лучше… Это не опасно…
В прихожей она опять тихо заговорила:
— Знаете что, приходите утром в четверг. Просто поговорите с ним, как говорили со мной.
Госпожа Катрфаж прошла через гостиную, окликнула Одетту и вошла к себе в комнату.
Стоя у большого зеркала, она вынимала одну за другой шпильки из своей шляпы, в то время как Одетта с виноватым видом направлялась к ней.
— Закрой дверь, — сказала госпожа Катрфаж, не поворачиваясь и проводя расческой по волосам. — Альбер мне сказал… Я знаю…
Она посмотрела на Одетту.
— Поступайте, как хотите! — сказала она убитым голосом, резко опускаясь на шезлонг.
Видя волнение матери, Одетта расплакалась и, в страстном порыве встав на колени, обняла госпожу Катрфаж.
— Мама! Я знала, что тебе это причинит боль! Это все Альбер! Я не хочу.
— Нет, моя дорогая, я всего лишь взволнованна, это вполне естественно. Напротив, я даже скорее довольна. Ты останешься рядом с нами. Я уверена, что с Филиппом ты будешь счастлива. Может, кому-то покажется, что он слишком молод. Но, видит Бог, уж я-то никак не собираюсь попрекать его молодостью. Гораздо больше боюсь я всяких иссохших мужчин, эгоистов, лишенных какого бы то ни было идеала, готовых буквально раздавить тебя! А он поймет тебя, потому что сам молод. У него в сердце не будет, как у них, одно только презрение к тому, что есть тонкого, благородного, нежного в женской душе. Когда я вышла замуж, мне было семнадцать лет. Твой отец…
Мерседес просунула в приоткрытую дверь свою взлохмаченную светлую головку с большим черным бантом на макушке.
— Вы что, обедать не будете? — спросила она.
— Садись за стол! — крикнула госпожа Катрфаж, показывая жестом, чтобы она уходила.
Она продолжала, возбужденная и одновременно умиленная своими воспоминаниями:
— Когда я вышла замуж, отец твой был уже стар. Каждое лето я отправлялась с родителями в Сен-Мало…
Одетта, стоя на коленях, обняв мать и повиснув на ней, глядя на нее глазами, блестящими от слез и дочерней преданности, восторженно внимала этим доверительным, выражающим покорность судьбе словам, которые открывали ей материнское сердце. В этот момент она думала лишь о счастье вдруг обретенной близости с матерью.