Выбрать главу

Госпожа Катрфаж подошла к камину и, слегка приподнимая юбку, протянула к огню свой изящный ботинок.

— Мы были стайкой молодых девушек…

* * *

— Вы знаете его дядю, господина де Жермине, бывшего губернатора Мадагаскара, которого только что назначили управляющим Северной Компанией.

Альбер снова смолк, пытаясь разглядеть одобрение в потухшем взгляде господина Катрфажа, потом снова заговорил, стараясь, чтобы голос его звучал громче:

— Разумеется, господин де Жермине пошлет вам официальное предложение. Мне просто хотелось, поскольку я являюсь другом Кастанье, вначале поговорить с вами. Я подумал, что будет лучше, если мы побеседуем так вот, непринужденно. Посмотрите, я набросал здесь — это далеко не все — кое-какие цифры. В общих чертах они дают некоторое представление о его состоянии.

Господин Катрфаж вооружился лорнетом и взял листок, протянутый ему Альбером. Его взгляд, еще недавно мутный и тусклый, теперь вдруг оживился и вперился в документ с выражением заинтересованного внимания. Потом Катрфаж небрежно положил листок на письменный стол и открыл рот.

— Батангара, — выговорил он, кончиком лорнета тыча в одно слово на бумажке, словно только его и запомнил. — Уже больше сорока лет я храню восемь акций Батангары. Они мне дороги как память… Как талисман. Именно когда я произносил речь в защиту Батангары, меня и заметил Фавр… Мне было двадцать семь лет. Батангара была тогда еще совсем маленькой фирмой…

Альбер одобрительными и уважительными кивками головы встречал каждое слово господина Катрфажа.

— Так как же Кастанье? — вставил он наконец, чтобы вернуть старика к теме разговора.

Господин Катрфаж набрал пригоршню стружек, бросил их на поленья и, наклонившись к камину, протянул к огню свои длинные желтоватые пальцы.

— Вот вы говорите, что наши молодые люди нравятся друг другу, — медленно произнес он, — а я бы предпочел, чтобы у этого мальчика было какое-нибудь дело. Он богат, но нужно ведь чем-то заниматься, как-то достойно, с пользой проводить время. Считают, что женщина может заполнить собою жизнь…

Он выпрямился, улыбаясь с тем выражением лукавства, которое некогда придавало ему обаяния, а теперь искажало лицо в морщинистой гримасе.

— Так полагают в молодости. Вот и я, будучи человеком ленивым…

Он посмотрел на Альбера из-под своих густых бровей, чтобы насладиться удивлением собеседника.

— Да, я ленив. Но это не мешало мне в свое время выступать в суде, правда ведь? Так вот! Я не сожалею о выбранной профессии. Хотя занятие, надо сказать, не из веселых.

— Он писатель.

— Ах да! Литература! Вот в этом ящике у меня лежат целых три тетрадки стихов. Барбу мне часто говорил: «Вам следовало бы их опубликовать». Зачем публиковать? Искусство — это развлечение. Нынче все только и думают о том, чтобы пробиться в жизни, сделать карьеру. Работают до отупения. А жить разучились. Я в этом отношении оригинал…

Он повернулся к стене.

— Взгляните на этот женский портрет. Какая красота! Я повесил эту картину у себя в кабинете, чтобы почаще видеть ее. Когда на меня нападает тоска, я на нее смотрю…

— Так как же? Может, господину де Жермине нанести вам визит?

— Я терпеть не могу всякие церемонии. Пусть Кастанье просто придет ко мне ужинать.

Господин Катрфаж задержал руку Альбера в своей и сказал, наивно и мечтательно улыбаясь:

— Вы знаете, я был расточителен. Все мое состояние развешено по стенам. Я ничего не могу дать за Одеттой, да к тому же у меня есть еще одна дочь.

— Конечно, — сказал Альбер, пятясь к двери и отводя взгляд.

* * *

Кастанье любил напевать в ванной комнате — там была хорошая акустика. В этот вечер, бреясь, он, почти не шевеля губами, глубоким голосом выводил:

Жил-был король Тюлей. Не найти его верней.

Он положил бритву и, склонив голову, умылся обжигающе горячей водой.

Потом мягко похлопал по щекам полотенцем и снова запел:

Марго, Марго! Башмачок свой поднимай, Танец начинай.

Он прошел по комнате, выбрал в шкафу черный галстук; за ним шел слуга, прилаживая ему подтяжки.

Одевшись и застегнув на все пуговицы пальто, Кастанье взял трость и еще раз подошел к зеркалу. Поправив шейный платок, оттенявший его слегка припудренное лицо, он отметил про себя, что глаза, вероятно, из-за недавно перенесенной болезни, кажутся из-под шляпы необычно большими.