С тех пор как он решил жениться, это был его первый визит к Катрфажам. Он охотно шел на этот брак, хотя идея женитьбы не была его инициативой. Когда он воскрешал в памяти все обстоятельства своей жизни, то обнаружил, что все перипетии его судьбы заканчивались неизменно благополучно. Казалось, какие-то высшие силы проявляли к нему участие, то и дело подбрасывая разные полезные случайности, и Кастанье не без гордости отдавал себя во власть естественного хода событий.
Его жизнь вступала в весьма любопытную фазу. Сегодня вечером ему предстояло ужинать с девушкой, и, как жених, он мог рассчитывать с ней на некоторые вольности. «Она действительно очень хороша», — говорил себе Кастанье, вспоминая энтузиазм Альбера.
— А вот и он! — сказала госпожа Катрфаж и устремилась в прихожую, в то время как Одетта нашла убежище в малой гостиной.
— Я хочу видеть Одетту, — сказал Кастанье, как только смог вырваться из объятий госпожи Катрфаж. — Мне она сегодня очень нужна… Одетта, — сказал он, увидев ее в малой гостиной. — Извините меня. Мне, наверное, следовало бы принести вам цветы. Я — неопытный жених.
Он взял руку Одетты и стал нежно с ней говорить; она смотрела на него и улыбалась, благодарная за то, что он ведет себя просто и по-дружески и, значит, вернулся к ней таким, каким она хотела его видеть.
— Альбер не рассказал вам обо всех моих недостатках, — продолжал Кастанье, — но он знает, что я послушен. Вы будете руководить мной.
Одетта вышла, чтобы что-то сказать Мерседес. В коридоре она встретила господина Катрфажа. Он пошел через кладовую, чтобы миновать гостиную.
— Как аппетитно пахнет! — сказал он, приволакивая ногу. — Значит, у нас утиная печень сегодня?
Одетта вошла в столовую, как всегда, когда в доме были гости, привычным взглядом окинула стол, поправила цветок в корзине и вернулась в гостиную.
Мать сидела в том же кресле, в котором она всегда сидела по вечерам. Кастанье и Реймон беседовали возле фортепьяно.
И, наблюдая этих спокойных людей, которые, казалось, даже не понимали, какое серьезное событие происходит в ее жизни, Одетта почувствовала что-то похожее на тоску. Однако Кастанье с такой доверчивой улыбкой поднял на нее глаза, что это впечатление тут же исчезло.
— Что это вы обсуждаете? — спросила она, подходя к молодым людям.
— Наша помолвка будет очень короткой, — сказала Одетта, разговаривая с Бертой в гостиной госпожи Дегуи. — Мы собираемся пожениться в марте. Я тебе не показывала мое кольцо?
Она сняла с пальца кольцо и немного застенчиво протянула его Берте.
— Пока что я не должна его носить. Мы будем официально помолвлены только в среду. Я как раз хотела пригласить тебя с матерью прийти к нам в среду поужинать.
— Я буду очень рада, — ответила Берта. — Мама сейчас вернется. Боюсь только, как бы ее не испугала перспектива такого торжественного ужина. После смерти отца она не принимает никаких приглашений.
— Мы ее уговорим. Вот, моя милая! — сказала Одетта, касаясь руки Берты. — Поверишь ли? Когда мы были у Фортюни, я и не предполагала, что при следующей встрече сообщу тебе о своей помолвке. Это все Альбер… Мы давно любили друг друга. Я очень хорошо помню… Три года назад — такие вещи открываешь для себя только потом, — когда Филипп пришел к нам домой после тенниса (туманный такой был день), у меня появилось предчувствие…
Слушая Одетту, Берта думала об Альбере, чьи поцелуи еще горели у нее на коже. Но разве она могла вспомнить самый первый день их любви? Эта любовь росла вместе с ней. У нее не было начала. У нее нет воспоминаний, потому что не было и жизни без этой любви. А все эти ужины, визиты, подарки, толпы чужих людей… Она бы не смогла вынести все это, находясь рядом с Альбером. Но она понимала, что все это и есть брак; значит, она выйдет замуж только за человека, который ей безразличен.
Господин Пакари присутствовал на том ужине, как он присутствовал на всех других мероприятиях такого рода, потому что принимал все приглашения, не пытаясь даже разобраться, удовольствие или скуку доставляют ему подобные развлечения. Он повторял своим соседкам по столу фразы, сказанные им по такому же поводу накануне. Из-за того что он по многу раз говорил одно и то же, его слова казались глупыми даже ему самому; однако стоило при нем завести речь о каких-нибудь общественных делах и, в частности, о религиозных или рабочих проблемах, как он тут же оживлялся, внезапно бледнея, а его речь, обычно столь спокойная, становилась путаной.
— Вы уже видели пьесу Сикара? — спросила госпожа Катрфаж, глядя в тарелку господина Пакари.