Потом он прервал эти размышления, сочтя их беспочвенными и праздными.
— Все прошло прекрасно, — сказал Кастанье, наливая себе из бутылки остатки пива, которым он угощал доктора. — Она промучилась всего час. И, в общем-то, не очень сильно.
— Вы назовете его Мишелем?
— Да, Мишелем. Мальчик просто великолепный. Я пока что тебе его не показываю; он сейчас в нашей спальне. Одетта просто восхищает меня. Сейчас у нее Эмма Шаппюи, они там беседуют.
Дверь открылась, и Эмма знаком пригласила Кастанье войти, намеренно сдержанным кивком ответив на приветствие Альбера.
— Ты меня извини, — сказал Кастанье, идя за Эммой.
После обеда Альбер неторопливой фланирующей походкой направился к эспланаде Инвалидов. Улица Гренель вела в квартал, где жила Берта. Альберу подумалось, что она сейчас внезапно появится из толпы, именно в тот момент, когда он думает о ней, и вдруг он в самом деле увидел ее. Смутившись, заколебавшись, он притворился погруженным в свои мысли и быстро зашагал вперед, словно не заметив ее, но потом решительно перешел на другую сторону улицы и обратился к ней.
— Простите, я вас было не узнал, — сказал он. — Я только что видел вашу сестру у Кастанье. Вы знаете, что у них родился сын?
— Да, Эмма приехала к нам в гости, — прерывистым и немного дрожащим голосом ответила Берта.
Она хотела произнести еще какие-то слова соболезнования по поводу смерти господина Пакари, но вместо этого продолжала рассказывать об Эмме.
Держа шляпу в руке, Альбер тоже говорил торопливо; во время этого смятенного диалога он впервые со странной отчетливостью увидел некоторые черты лица Берты, обратил внимание на тембр ее голоса, заметил, что она высока ростом.
Потом лицо его смягчилось, и вдруг совершенно другим голосом, смущенным, теперь уже не от неожиданной встречи, а от нахлынувшего чувства, он сказал:
— Вы ведь были больны.
И добавил:
— Давайте прогуляемся немного по этому скверику.
Берте казалось, что и болезнь, о которой он говорил, и прошедшее после нее время, и все то, о чем она думала и что считала таким важным, уходит из ее жизни, как неясный сон; реальным и осязаемым оказалось только давнее и неожиданно вновь возникшее душевное переживание.
— Я хотел написать вам, — говорил Альбер, глядя на бордюр клумбы. — Но не решился. Потом вы уехали.
Он всего лишь хотел узнать, думала ли она о нем, но чувствовал, что слова не подчиняются ему, помимо его воли обретая какой-то другой, более глубокий смысл, делающий его жизнь уже не такой свободной.
— Я узнала… — начала Берта.
— Да… Он умер внезапно, — сказал Альбер, угадав ее мысли. — Мне жаль, что он не успел познакомиться с вами поближе.
Опустив глаза, он продолжал:
— Странно, но, попав на эту улицу, я был уверен, что встречу вас. Одетта утверждает, что вы сильно изменились; не знаю, что она имела в виду.
Он с улыбкой взглянул на нее:
— Мне кажется, что вы все та же. А я — единственный человек, который вас знает.
Они сели на скамейку; Альбер что-то чертил тростью на песке.
— Берта, — вдруг сказал он, — неужели и теперь мы будем жить порознь?
Из сквера они вышли женихом и невестой, и это казалось Берте совершенно естественным, словно все было решено давным-давно, еще тогда, когда они только познакомились, и теперь она не представляла, как это столько времени она могла жить вдали от него. И даже все формальности, все церемонии представления гостей и новых родственников, которые раньше казались ей совершенно немыслимыми, теперь вдруг стали совсем обычным делом.
Она ничего не сказала матери до визита господина Катрфажа, но с сестрой новостью поделилась.
Эмма слушала ее, не выражая никакого удивления, но потом с чувством заговорила:
— Я знаю, что вы с ним давние знакомые, — рассуждала Эмма с такой горячностью, что ее черные глаза засверкали. — Я встречала его в Фондбо. Мне говорили о нем. Ты должна хорошенько подумать. Может, тебе будет это неприятно, но у меня такое впечатление… Должна тебе сказать, что он мне кажется человеком легкомысленным. Пойми, ведь речь идет о твоей жизни. Конечно, как ты решишь, так и будет. От мужчины иногда можно так настрадаться. Я бы на твоем месте хорошенько все обдумала.
В разговоре с Бертой Эмма старалась быть тактичной, но когда села писать мужу о готовившемся событии, то окончательно поняла, что Берте этот брак счастья не принесет. Она не пыталась разобраться, откуда взялось это предчувствие, но ошибочность намерения сестры казалась ей очевидной, и ощущение это подогревалось у нее тайной неприязнью к мужчине, о свиданиях которого с Бертой она уже давно догадывалась.