Затем он снова погрузился в кресло, развернул газету и прочитал какое-то объявление.
Он перестал читать и подумал: «А зачем я взял эту газету? Словно этим инстинктивным движением я хотел отгородиться от радости. Такое ощущение, что на мне лежит отпечаток грусти: при встрече со счастьем я весь съеживаюсь и отвергаю его».
— О чем ты думаешь? — тихо спросила Берта.
Он задумчиво улыбнулся и посмотрел на нее.
— Я думал о том, что мы очень счастливы, — сказал он.
— Ты так сосредоточенно размышляешь о своем счастье.
Ничего не ответив, он продолжал внимательно смотреть на нее задумчивым и немного взволнованным взглядом; ему казалось, что она знает, о чем он думает.
— Почему ты на меня так смотришь и ничего не говоришь? — спросила Берта.
Нежно и немного встревоженно она дотронулась до его руки:
— Послушай, милый, иногда ты меня просто пугаешь. Когда ты ничего не говоришь, мне кажется, что я тебя теряю. Но почему? Объясни мне, ты ведь столько мне объяснил. Раньше я так хорошо умела читать по твоим глазам, я всегда понимала тебя. Ты никогда не рассказываешь о себе, словно куда-то прячешься. О нас двоих всегда говорю только я… Ну вот! Я прямо сейчас чувствую, как ты отдаляешься от меня. Ты ничего не отвечаешь. Ты что, разве хочешь, чтобы я волновалась? Почему ты смотришь на меня так холодно?
А Альбер думал: «Нет, мысль, что пришла из самой глубины моей души, она так и не поняла. Пришлось бы объяснять ей, как чужому человеку». Он опустил глаза к газете.
— Ну, как хочешь, — сказала Берта, вставая.
Чтобы отогнать это тягостное впечатление, она направилась в столовую и позвала Юго. Он вышел из кухни, приглаживая на ходу волосы. Маленькая Марселина, которой не разрешалось выходить в коридор, шла за ним, опасливо и одновременно хитровато косясь на хозяйку.
— В это время, Юго, вашей дочке давно пора быть в постели.
— А ну, марш на кухню! — громким шепотом скомандовал Юго, поворачиваясь к девочке. — Уж эти мне дети! — плаксиво добавил он со слащавыми гасконскими интонациями в голосе.
— Обратите внимание на вещи, которые я оставила в ящике, — говорила Берта, не слушая его. — Нужно отнести их госпоже Дегуи. Скажите моей матери, что я приду часов в шесть. Я ей все объясню. Можете заодно захватить и книги.
Когда Берта вернулась в гостиную, Альбера там уже не было. Она снова принялась за рукоделие и подумала: «Что же это между нами произошло? Ничего, в сущности. Это просто молчание, которое, словно облако, заволакивает иногда наше счастье. Может, я какая-нибудь нескладная? Он как будто рассердился. На что? Катрин говорила: „Первое время семейная жизнь не всегда бывает легкой“. Действительно, жизнь не всегда бывает легкой».
Она повторяла слова, сказанные другой женщиной, и ей становилось легче.
«Все мы, женщины, одинаковые!» — говорила она себе.
Альбер считал, что Берта отличается от других девушек, что она уже была подготовлена к семейной жизни, привыкла к нему, что сердечные переживания сделали ее взрослой. Она и в самом деле была такой, но ей приходилось прилагать немало усилий, чтобы нравиться ему. А ей хотелось, чтобы он по-прежнему просто разговаривал с ней: слушал, расспрашивал обо всем, помог бы разобраться в новых для нее чувствах. Его ночные поцелуи запоминались ей надолго и потом целый день занимали ее воображение, ей не терпелось поделиться с ним своими ощущениями.
«Ему кажется, что все это детство и глупости, — говорила она себе. — Но не странно ли, что мне приходится таить от него свои самые сокровенные мысли? Мне кажется, что он ни о чем не догадывается. А ведь раньше как он умел выпытывать мои сердечные тайны, которые я хотела бы скрыть!»
— Что это ты там поставила на камин? — спросил Альбер, входя в гостиную.
— А! Да так, ничего, безделушки, они когда-то были в моей комнате. Я нашла их в ящике. Ты же видел их сегодня утром. Не помнишь? Ты даже потрогал маленьких лошадок.
— Нет, не помню. Думаю, что, если бы я действительно видел этих лошадок, я бы их запомнил, они просто поразили бы меня своим уродством. Камин, кстати, мне как раз больше всего нравится именно этой обнаженной мраморной плитой в сочетании с массивными часами. К тому же сами часы — настоящее чудо. Мама купила их в магазине Жуо.
Вообще Альбера никогда не интересовало, как обставлен дом. Берта почувствовала, что тут она задела не его личный вкус, а один из тех эстетических принципов, которые он унаследовал от матери или от господина Филипона. Ее неприятно поразило это чужое влияние, и ей захотелось противопоставить ему свое мнение, любое, пусть даже самое абсурдное, лишь бы оно подтверждало, что и у нее тоже есть право настоять на своем. Она решительно заявила: