Альбер спал. Несмотря на то что была ночь и окно было открыто, в комнате сохранялась духота жаркого дня и дышалось тяжело. Берта, лежа на спине, обмахивалась веером. Она не могла повернуться в постели; и оттого, что тело ее вздымалось от близкого материнства, ей казалось, что голова у нее свешивается вниз. Она так страдала от своей неподвижности, от усталости, от жары, что не придала сразу значения легкой, временами повторяющейся боли. Она коснулась плеча Альбера.
— Мне больно.
Тот протянул руку и включил свет. Сев в постели, он внимательно посмотрел на нее.
— А! Опять, — проговорила она. — Как думаешь, может быть, уже началось? Погоди. Проходит. Вроде бы прошло.
Она снова взяла веер, от легких взмахов которого подсыхала постоянно выступающая на лице испарина.
— Вот, опять! — сказала она, с легкой гримасой боли кладя веер на одеяло. — Опять то же самое.
— Я сейчас позвоню Россье, — сказал Альбер, поспешно одеваясь. — Хорошо, что сегодня днем я предупредил сиделку. Схожу сначала за ней, так будет надежней. Она живет совсем близко отсюда. Мы будем здесь через двадцать минут.
Слушая его слова, Берта внезапно осознала близость того, что она так часто и смутно представляла себе как нечто далекое и что теперь приблизилось вплотную и обрело вполне реальные ощущения. «Нет ничего хуже телесной боли», — говорила она себе, подумав о тех страданиях, которые ей предстояло пережить от начала до конца в полном сознании. Ей хотелось бы подготовиться к боли, прийти к испытанию, собрав все свои духовные и физические силы, и мысль о том, что она оказалась захваченной врасплох и уже не сможет взять себя в руки, усиливала ее страхи.
Когда Альбер вышел из комнаты, Берта перестала чувствовать боль и подумала: «Может быть, не стоит пока звать Россье?» Сильно напрягая спину и опираясь на локти, чтобы посмотреть на часы, она привстала и слезла с кровати.
Берта надела пеньюар, открыла дверь умывальной комнаты, вернулась в спальню и потом прошла в гостиную. Она ходила из комнаты в комнату, осматриваясь вокруг, словно хотела убедиться, что каждая вещь находится на своем месте, и мысленно как бы прощалась с ними. Она разорвала какое-то письмо, выдвинула ящик письменного стола и задержала взгляд на аккуратно сложенных пачках бумаги. Подумав о том, что завтра Одетта и Андре придут узнать новости, она повернула голову в сторону букета цветов. Берта взяла вазу, чтобы унести ее с собой, но тут же поставила ее обратно и оперлась на спинку кресла, сжав пальцами его край, чтобы не закричать: она знала, что скоро ей придется терпеть еще более сильную боль.
Она вернулась в детскую, еще раз открыла шкаф, заполненный мягкой обувью и разными миниатюрными одеяниями, затем села рядом с колыбелью на очень низкий стул с высокой прямой спинкой; она пристально посмотрела на подушку меж занавесками, на которой совсем скоро предстояло лежать ее ребенку, и на глаза у нее навернулись слезы; с ужасом Берта почти физически ощущала то неведомое, что на нее неотвратимо надвигалось.
Она услышала шум шагов и приглушенные голоса. Войдя к себе в комнату, она заметила Элизабет, убирающую предметы с туалетного столика, и повернулась к сиделке, чтобы не видеть этих приготовлений.
— Я могу оставаться на ногах?
— Конечно, мадам, — ответила сиделка, узкое лицо которой Берте не понравилось. — Лучше, если вы будете ходить. У вас еще не было болей?
— Совсем мало.
Внезапно она села на край кровати, сохраняя серьезное выражение лица и медленно поглаживая одной рукой другую.
— Бедняжка! — промолвила сиделка, остановившись и ласково глядя на Берту.
Закрепляя несколькими булавками наброшенную на стол простыню, она добавила:
— Я вас причешу.
Берта села, следуя указаниям сиделки; уверенности у нее немного прибавилось, когда ее коснулись опытные руки, умело заплетавшие ее волосы.
Как только с прической было покончено, Берта прошла в гостиную. Она зажгла все лампы и села в кресло возле камина.
Когда она была маленькой, ей вырвали зуб, а она даже и не вскрикнула: при воспоминании об этом детском геройстве ей показалось, что ее прежняя душевная сила возвращается к ней и что она сможет выдержать и большие страдания без единой жалобы. «Я, может быть, привыкну к этой муке?» — не слишком уверенно подумала она, сопротивляясь приступу боли.