Казалось, Берта специально выбирала время обеда, чтобы позвонить Муссу. Альбер ходил по гостиной, садился за стол, вставал из-за него, выходил в прихожую, с нетерпением подслушивая телефонный разговор жены, эту бесконечную, прерываемую паузами и взрывами смеха беседу, смысл которой от него ускользал.
Когда Берта входила в столовую и произносила какое-то слово по поводу Муссу, Альберу приходилось делать над собой усилие, чтобы сохранять спокойствие, что не мешало ему, однако, критиковать Муссу нарочито невозмутимым тоном, с язвительными интонациями в голосе, оспаривая все, вплоть до его музыкального вкуса.
Берта в таких случаях не нервничала, а только улыбалась, даже не пытаясь отвечать, так как несправедливость Альбера ей казалась очевидной.
«Ему не может служить оправданием даже сколько-нибудь обоснованная ревность, — размышляла она. — Его раздражает прежде всего то, что я могу восхищаться еще чьим-либо умом, помимо его собственного».
Ей казалось, что за каждым словом Альбера она различает узкие и деспотичные взгляды мужа, намеренного ограничить интересы жены только самим собой, подчинить ее своим вкусам, спрятать от людей. Когда Альбер начинал расхваливать достоинства уединенной жизни, она в этой мудрости не видела ничего, кроме усталости постаревшего мужчины, отказавшегося от сюрпризов и удовольствий свободного образа жизни, которые его жена еще не успела вкусить.
По вечерам, не успевали они выйти из дома, как скучающий вид Альбера уже вызывал у нее раздражение, воспринимался как несправедливость по отношению к ней. Обычно перед уходом Альбер справлялся о малышке и упрекал Берту за ее безразличие. Она говорила себе, что муж для собственного удобства, дабы держать ее в зависимости от себя, будет спекулировать на ее материнских чувствах вплоть до того времени, пока она не достигнет старости. Поэтому недавно проснувшаяся в ней тяга к светской жизни подкреплялась еще и бунтарством, ее притязаниями на независимость.
Берта не задавалась вопросом, действительно ли она любит эти выходы в свет, но не видела никаких причин для того, чтобы отказываться от приглашений. Легкие беседы, атмосфера радушного приема и улыбок воспринимались ею как отдых. К тому же в этом не единожды охаянном Альбером кругу она открывала для себя интересных мужчин; менялись люди, менялись и мнения, истина казалась все менее суровой, а жизнь — все более полной и легкой, и Берта чувствовала себя в какой-то мере освободившейся от деспотичного интеллекта мужа, от тягостной власти негибкой, не всегда приемлемой для нее манеры мышления.
* * *Берта считала необходимым приобщить к развлечениям Андре и пыталась зазвать его в те салоны, куда приглашали ее саму. Она вбила себе в голову, что нужно женить его. Андре казался очарованным девушками, которых описывала ему Берта, и охотно соглашался на встречи, подготовленные в большой тайне; однако во время этих свиданий занимался только Бертой.
— Я уверяю вас, она очаровательна, — сказала Берта как-то раз после обеда, покидая аудиторию, куда она привела Андре, чтобы показать ему мадемуазель Югон. — Большая шляпа ей была бы больше к лицу… Нам будет здесь очень удобно, — проговорила она, входя в кафе-кондитерскую.
Они уселись за небольшой столик и тихими голосами продолжали оживленно беседовать.
— Если вы не женитесь молодым, вы не женитесь никогда.
— Почему вам хочется, чтобы я женился?
— Потому что жениться нужно. Кем вы иначе станете? Милым юношей, у которого будут приключения и который кончит бестолковым браком. Вас что, так манят приключения?
— У меня нет никаких приключений, и я их не ищу.
— Вот эта женщина в вашем вкусе? — спросила Берта, заметив даму, смотревшую на Андре.
— У нее красивые глаза.
— Красивые глаза! Вот, и этим все сказано, так ведь? Но я за вами наблюдаю, шалопай вы этакий! — воскликнула она, ударив его своей большой муфтой.
— Мы забыли заказать чай, — заметил Андре, выпрямившись на стуле, чтобы сделать знак гарсону. — Вы продолжаете кататься на коньках?
— Нет, — ответила Берта.
Она поставила ноги на поперечину стоявшего рядом стула и откинулась назад в плетеном кресле; внезапно замолчав и став рассеянной, она с усталым видом сняла перчатки.
* * *— Этого и следовало ожидать. Ты слишком переутомляешь себя после родов. Каждый день у кого-нибудь в гостях… Ты совершенно не отдыхаешь, — сказал Альбер однажды вечером, когда Берта, одеваясь, чтобы отправиться к Гравьерам, почувствовала вдруг усталость, резко сдернула только что надетые кружевные чулки и легла в постель.