— Нельзя тебе сидеть. Ты в следующем году можешь в армию пойти и семью содержать, как папа. Работать можешь все это время. А я одна их не вытяну. Нельзя тебе в тюрьму. А я буду хорошо себя вести, и меня раньше выпустят. Вот увидишь.
И он уступил… не из трусости, нет. Илька никогда трусом не был. Илька сильный у меня и очень умный. Он и в школе хорошо учился, не то что я. Просто не было у нас выхода, и он знал, что я права. Если заберут его, не будет у нас ни единого шанса выбраться из ямы.
Вначале все молчали. Гробовая тишина, грохот кузова на ухабах и запах пыли, забивающийся в нос. Где-то впереди смеются конвоиры с водителем. Мы едем уже довольно долго, и я давно поняла, что нас вывезли из города. Вначале это не вызывало ощущение паники, пока слышался шум проезжающих машин, а потом стало страшно. По кузову били ветки, слышался шелест дождя, и ни одной машины не проехало мимо нас. Стало холодно, и затекли ноги и руки в одном и том же положении. Издалека подкрадывалась мерзкая тошнота, но я пыталась с ней бороться. Думать обо всем, только не о ней и не о кислом комке в горле.
Я представляла себе маму и что она делает сейчас дома, она ведь встала с постели. По крайней мере, все не напрасно — я сумела вернуть детям мать. Пусть даже и такой ценой. Пять лет — это ведь не вся жизнь, и я вернусь обратно рано или поздно. Знать бы еще, куда мы едем. Все тюрьмы округа находились в пределах Сент Моргана. Можно сказать, он был ими окружен. И я думала, меня заберут в колонию для несовершеннолетних, где мама сможет меня навещать вместе с братьями и сестрами. Притом там будут кормить и тепло одевать. По крайней мере, так показывали когда-то по телевизору, когда он у нас был.
Но мы ехали уже слишком долго и уже давно удалились от Сент Моргана, да и от других жилых мест. И я понятия не имела, куда нас везут. В машине, помимо меня, находились еще, по крайней мере, трое. Я слышала покашливание, сопение, дыхание и даже запахи.
— Ублюдки, хоть бы остановились и дали нам сходить в туалет.
Раздался девчачий голос, и привлек мое внимание, я повернула голову на звук.
— И попить, — добавил еще один, тоже женский.
— И пожрать, — теперь уже мужской.
— Размечтались. Нас везут, чтоб пристрелить. А перед смертью не кормят.
Я дернулась всем тело, услышав этот голос. Он показался мне ужасно знакомым, как дежавю. Но это не мог быть именно он. Я слышала его слишком давно и всего лишь один раз. Я точно ошибаюсь.
— Что за бред. Нас не могут пристрелить, суд вынес приговор и… — раздался писклявый голосок, тот, что говорил самым первым про туалет.
— Наивная малышка. Суд вынес приговор, но не озвучил, где мы будем отбывать наказание. Кто-нибудь слышал, куда нас везут?
— Нет, — ответили кто-то дружно, кто-то по очереди, и я определила, что нас шестеро. Трое парней и три девчонки. Одна из них я.
— Вот именно. Зачем им нас кормить?
— Глупости. Тебя послушать, так всех заключенных расстреливают.
В этот момент машина остановилась, и мы все притихли, прислушиваясь к происходящему снаружи. Похоже, машина подъехала к КПП или к границе. По телу пробежал холодок, и снова запульсировало в висках паникой от неизвестности.
— Сколько?
— Шестеро.
— Документы, санитарные справки.
— Все здесь.
— Выгружайте. Они должны пройти обработку и осмотр перед пересечением границы с закрытой зоной.
Какой еще закрытой зоной? Где мы? О чем это они говорят? Какая обработка? Но прежде, чем я успела опомниться, с грохотом открылась дверь, и нас начали вытаскивать из кузова. Снова стало страшно. От холода зуб на зуб не попадал. Где-то вдалеке слышалось карканье ворон и завывание ветра. Меня взяли под руку и насильно куда-то повели. Я вспомнила тот голос, который показался мне знакомым, и по коже поползли мурашки ужаса. Неужели он был прав, и нас, правда, везут, чтобы расстрелять? Но тогда зачем санитарный осмотр? И обработка?
Меня завели в какой-то вагончик и сняли повязку с глаз. От яркого света ослепило, и я часто заморгала, ощущая, как слезы пекут склеры. Я видела перед собой двух человек в медицинских костюмах, масках и шапочках, прикрывающих волосы. Сначала их лица расплывались из-за света, но чуть позже я начала различать, где мы находимся, и видеть двух врачей с отрешенным выражением глаз. Один из них сидел за столом, а вторая смотрела на меня, изучая как насекомое.
— Имя, — спросил тот, что за столом.
— Наталья Мельников.
— Возраст.
— Семнадцать.
— Статья.
— 286ЕНК.
— Срок.
— Пять лет.
— Группа крови?
— Первая отрицательная.
Женщина тем временем осматривала мое лицо, приподнимала мои веки, трогала шею под подбородком, затылок, велела поднять руки и ощупала подмышки.
— Открой рот.
Я открыла, и она осмотрела мои зубы, затем велела вытащить язык.
— Здорова.
Вынесла вердикт, попросила сесть, снять толстовку и закатить рукав. Я ужасно боялась крови и уколов и мысленно взмолилась, чтобы она не надумала сделать мне укол или прививку.
— Вас ввозят в закрытую зону. Я возьму у вас образец крови, и по уставу вам положено сделать три прививки. Отказаться вы не имеете права, как и оказывать сопротивление врачам.
Тяжело дыша, я посмотрела на три шприца на подносе и перевела взгляд на женщину. Трудно было определить, сколько ей лет, только по глазам, но мне казалось, она чуть младше моей мамы.
— Я боюсь уколов и крови.
— Уколы не болезненные, а крови вы не увидите, если не будете смотреть. Закатите рукав.
Я послушно закатала, чувствуя, как учащается мое дыхание и пульсирует адреналин в висках.
— Работайте кулаком и смотрите на стену.
Женщина затянула мне руку жгутом, и я, чувствуя слабость во всем теле, снова глянула на шприцы. А потом. потом я забыла обо всем. Потому что трое конвоиров затащили в вагончик Спартака. Да! Я узнала его голос, но не хотела этого признавать. Узнала его сразу же, едва услышала. Он сопротивлялся и разбрасывал широкими плечами двух охранников.
— Я хочу знать, какого черта здесь происходит и с каких пор у заключенных берут образец крови? Где мы находимся, черт возьми?
Как же он изменился за это время. Возмужал. На четко очерченных скулах проступает щетина и беснуются желваки, а бронзовые глаза налились кровью и сверкают яростью. Он стал шире в плечах, мощнее и выше ростом.
— Имя.
— Пошел к черту.
— Имя, придурок!
Рявкнул конвоир и ударил Спартака прикладом в солнечное сплетение, но тот выдержал удар и зарычал на них как дикий зверь.
— Спартак Ривера, — проговорила вместо него конвоирша, взвалив автомат на плечо и зачитывая с листа бумаги в папке, — Девятнадцать полных лет. Статья 133МСК. Срок десять лет.
— Ты будешь моей секретаршей, детка? — он сделал очень откровенное движение языком в воздухе, и конвоирша отпрянула от него, а один из охранников опять ударил его в живот.
Парня насильно усадили на стул и содрали с него куртку вниз, на сведенные за спиной руки.
— Разожмите кулак, Наталья. Вы меня слышите? Кулак разожмите.
Я перевела на нее взгляд, но даже не увидела ее лица, разжала пальцы и снова впилась взглядом в подонка, который пригласил меня в кино, потому что боялся, что его заложат мамочке. Ублюдка, о котором я все равно думала все это время, и который снился мне по ночам и являлся в мечтах, от которых вспыхивали щеки. Только от холеного подростка не осталось и следа. Спартак, скорее, напоминал пацана из неблагополучной семьи, чем сына миссис Ривера, одной из самых богатых женщин города.
Сейчас все его тело было забито татуировками, а в мочке уха красовалась серьга. На груди висела мощная цепочка с черепами, и во взгляде добавился циничный блеск.