Последняя фраза звучала как вопрос, как будто Армен хотел, чтобы его попросили рассказать ту самую глупую историю, поссорившую их с братом. Вероятно, она жгла его изнутри настолько, что он готов был поведать ее пусть незнакомым и совершенно чужим людям в надежде, что станет хоть немного легче. Но родители промолчали, хотя я уверен, что все это они почувствовали, но просто решили промолчать.
И снова купе перешло во власть тишины. Армен снова о чем-то глубоко задумался и, казалось, не выходя из этого состояния, начал рассказывать, так и не дождавшись на то просьбы от родителей.
– Мы поругались на юбилее у отца. Во время застолья, Карен (так зовут моего брата) встал и сказал, мол, давайте выпьем за здоровье отца, долгих лет ему жизни, потому как у кого еще будет занимать деньги мой брат, как ни у своих стариков. Я вспылил. Хотя, честно говоря, дела у меня тогда действительно шли «не очень» и я часто занимал у родителей деньги. Иногда даже просто харчевался у них. Действительно трудное было время. Но чтобы так, при всех унизить. Перед родственниками, знакомыми… Я встал и сказал что-то типа: «Что-то ты не очень-то считал деньги, которые тебе отец давал, когда вы дом строили на море. Ишь ты, правдивый нашелся. Так что же ты честный и богатый деньги отцу за дом не отдал. Ты их с матерью к себе даже ни разу не пригласил отдохнуть на море… Так что чья б корова мычала…». Он тоже вспылил, мы полезли драться. Нас растащили. В итоге праздник был испорчен, и мы с братом поссорились. Сильно поссорились. Через пару дней он уехал к себе, я ему даже руки не подал. С тех пор мы и не виделись, и не разговаривали. Родители настаивали, чтобы мы помирились, но я сказал, что после того вечера знать его не хочу.
– Как это все плохо, – мама сильно расстроилась, – все-таки родной брат…
Мама всегда переживала вслух. Она произносила и делилась тем, что ее тяготит, и, не задумываясь, давала оценку происходящему и советы участвующим сторонам, как, по ее мнению, было бы лучше поступить. Папа же в основном держал все в себе, и переживание заметно было только по глазам и количеству выкуренных сигарет. Он, конечно, делился переживаемым, но только с мамой, сидя на кухне. Дело, естественно, было не в кухне, как таковой. Просто так получалось, что большинство времени, проводимого дома после работы, приходилось как раз на кухню. А вот так, на людях переживать их же проблемы, да еще и сразу же давать советы – это было не в его правилах.
В тот раз он тоже сидел и молчал, и только по глазам было видно, что эта история его тоже тронула.
Снова повисла пауза. Мы с братом свешивались со своих верхних полок, отчего наши головы должны были быть похожими на эдакие светильники с глазами. Обычно в такой ситуации папа хватал одного из нас за нос, вы взвизгивали, отдергивая голову. Потом снова свешивались, якобы снова посмотреть, а на самом деле, чтобы нас снова попытались схватить за нос. Особым шиком считалось, чтобы папа попытался схватить за нос, а ты успел отдернуть голову раньше. В любом случае, все это доставляло нам с братом бешеное удовольствие. Но в этот раз на нас никто не обращал внимание. Да и мы, проникнувшись какой-то серьезной взрослой атмосферой, не были расположены к играм.
– Тогда зачем вы едите к нему? – мама первая прервала паузу, погрузившую каждого из собеседников в свои мысли. – Все-таки решили помириться?
– Он мне вчера сам позвонил, – Армен потер пальцами лоб и поморщился, как будто что-то не мог вспомнить.
После некоторой паузы он продолжил. Вообще разговор получался какой-то рваный: то молчание, то всплеск эмоций.
– Вчера вечером раздался звонок. По звуку явно междугородка. Я подошел. «Слушаю»,– сказал я. В трубке некоторое время молчали. Потом я услышал до боли знакомый голос: «Армен, это Карен. Ты прости меня…» и заплакал. Я никогда раньше не видел, чтобы мой брат плакал. Он даже в детстве не плакал, а от обиды или боли только обозлялся. А тут я явственно слышал, что он плакал. «Да и ты меня прости… Какие мы с тобой все-таки дураки… Ну, не плачь… Забыли…», – я не мог найти нужные и выразительные слова. А он все плакал и ничего не отвечал. Потом трубку взяла жена Карена. «Алло, Армен, это Люба. У нас горе. Пропала Аллочка (это моя племянница). Ты можешь приехать?». Я опешил. «Конечно, я приеду. Вы в милицию обращались?». «Обращались, но пока ничего. Она пропала уже неделю назад. Сначала думали – у какой-то подруги осталась… Мы всех обзвонили, обошли. Нигде нет. Никто ничего не знает. Из школы вышла и пропала… Приезжай». И, видно, чтобы не заплакать самой, положила трубку. Я не мог прийти в себя: «Как пропала? Куда пропала?». У меня вообще не укладывалось в голове, что в тех крошечных населенных пунктах, где все друг друга знают, кто-то может пропасть. А что Аллочка – просто не верилось. Да, я не видел ее 7 лет… Об этом я думал и переживал больше всего. Все эти 7 лет мне было жалко… нет, неправильное слово… мне было тоскливо без нее все это время, хотя последний раз я ее видел, когда ей было около пяти. Значит сейчас ей в районе двенадцати… Получается, что я не видел ее дольше, чем видел… Я даже не знаю, как она выглядит сейчас… Странно, но у родителей явно же есть ее фотография, брат должен был бы прислать… Почему я раньше не задумывался об этом?… Я даже порой осознавал, что мне не так было обидно, что мы поссорились с братом, сколько, что меня лишили племянницы… А тут – пропала. Кошмар. Мысли закружились у меня в голове. Нужно срочно ехать. Хотя чем я могу помочь?! Нет, то, что ехать надо – это однозначно, но что делать, куда бежать, когда я приеду? Незнакомый край. Брат, ясное дело, лучше меня там ориентируется… То есть все, что можно сделать – уже сделано, куда только можно обратиться – уже обратились…