-- Я? напротивъ. Никогда я не находилъ ихъ столько прекрасными.
-- Вы смѣетесь. Вамъ кажется, что этотъ блѣднорозовый цвѣтокъ съ четырьмя лепесточками не заслуживаетъ вниманія; вамъ непремѣнно надобны великолѣпныя магноліи... И она подошла къ только-что распустившейся магноліи, которая красовалась возлѣ дивана на горкѣ, уставленной зеленью и цвѣтами, и, смотря съ любовію на прекрасный цвѣтокъ, сѣла на диванъ.
-- Какъ же вы хотите, чтобъ можно было не любоваться прекраснымъ? сказалъ онъ, садясь возлѣ Вѣры Дмитріевны.
Они говорили о цвѣткѣ, любовались яркими лепестками его, красивою формою... и Богъ-знаетъ какъ это случилось, только черезъ нѣсколько минутъ рука Илашева, какъ гибкая ипомея, обвила станъ молодой женщины, и губы, какъ изумрудная цетонія въ чашечку розы, впились въ ея розовыя уста.
Но это было на одно мгновеніе.
Какъ-будто внезапно пробудившись отъ страшнаго сна, Вѣра Дмитріевна вырвалась изъ рукъ молодаго человѣка. Глаза ея сверкали, грудь волновалась,-- она была истинно-хороша въ эту минуту.
-- Это уже слишкомъ, Леонтій Андреичъ! Я вамъ этого никогда не прощу, говорила она, ухватясь руками за столъ, какъ-бы ища опоры.
Но увлеченіе Илашева уже прошло, или такъ казалось по-крайней-мѣрѣ. Я не знаю, какъ бы онъ долженъ былъ поступить въ этомъ случаѣ по мнѣнію Вѣры Дмитріевны, только онъ... онъ сидѣлъ покойно, какъ-будто-бы сейчасъ только прослушалъ ботаническій урокъ, и хотя легкая краска, непривычное явленіе на смугломъ лицѣ его, и измѣняла внутреннему волненію, -- улыбка его, взоръ, свободное положеніе говорили противное.
-- Прежде растолкуйте мнѣ великость вины моей, сказалъ онъ голосомъ совершенно-спокойнымъ.
Вѣра Дмитріевна посмотрѣла на него пристально. Ее поразило скептическое выраженіе, съ которымъ онъ смотрѣлъ на гнѣвъ ея. Внезапная мысль озарила ея душу.
-- Послушайте, сказала она съ живостію:-- увлекаются, когда любятъ, или... Она закрыла лицо руками, и голосомъ, въ которомъ слышалась жалоба растерзанной души, сказала: -- о! я знаю, что это значитъ.
-- Наконецъ?
-- Да, знаю. Клевета дошла и до васъ, и вы повѣрили ей. Она бросилась въ кресла и заплакала.
-- Послушайте, Вѣра Дмитревна, мы съ вами не дѣти. Вы такъ же хорошо знаете жизнь, какъ и я...
-- Не хотите ли вы мнѣ читать уроки вашей свѣтской философіи? Мы здѣсь, въ деревнѣ, незнаемъ ея.
-- Я думаю, что вы не имѣете нужды ни въ какихъ урокахъ, Вѣра Дмитревна, сказалъ Илашевъ тономъ самой тонкой свѣтской вѣжливости.-- Я просилъ, напротивъ, чтобъ вы взяли на себя трудъ научить меня и объяснить важность моего преступленія. Положимъ, оно велико; но...
-- Оставьте этотъ тонъ, сказала Вѣра Дмитріевна, вставъ и подойдя къ дивану, на которомъ сидѣлъ Илашевъ. Казалось, гнѣвъ ея исчезъ совершенно. Лицо ея выражало только горесть, и свѣтлая слеза, какъ капля росы, трепетала на рѣсницѣ. Она сѣла подлѣ Илашева.-- Послушайте, сказала она, сжимая въ рукахъ сорванный листокъ:-- я уважала васъ... нѣтъ, болѣе: я вообразила себѣ, что могла осуществить всегдашнюю мечту мою и найдти въ васъ друга... Видите, я такъ простодушна, что думала, будто вы можете быть другомъ женщинѣ! Я была также увѣрена, прибавила она скоро, видя, что онъ хотѣлъ говорить:-- что вы не легко повѣрите первому, кто вздумалъ бы клеветать на эту женщину.
-- И вы не ошиблись.
-- Нѣтъ, ошиблась, и всего больнѣе то, что я не умѣю перенести этого равнодушно. Я должна бы принять васъ такъ, какъ вы есть, съ вашимъ благоразуміемъ и съ тѣмъ мнѣніемъ, какое вамъ угодно имѣть обо мнѣ; но посудите же, какъ я глупа! Я и теперь желала бы еще вашего добраго мнѣнія.
-- Но съ чего вы думаете противное? не-уже-ли отъ-того, что я, какъ ребенокъ, поддался очарованію,-- потому-что вы очаровательны, Вѣра Дмитревна, это истина,-- и на минуту забылъ, что не имѣю никакого права надѣяться счастія, которое въ эту минуту показалось мнѣ возможнымъ? О, я готовъ на колѣняхъ просить вашего прощенія...
И онъ въ-самомъ-дѣлѣ готовъ былъ стать на колѣни. Она улыбнулась, но это не была еще улыбка торжества. Подъ нею только скрывалась увѣренность, что въ ней видятъ актриссу.
-- Не нужно, сказала она.-- Я знаю, что въ вашихъ глазахъ все, что приписываютъ мнѣ добрые ваши и мои пріятели, не кажется большою виною въ женщинѣ, вамъ посторонней; быть-можетъ, напротивъ, эта женщина кажется вамъ тѣмъ привлекательнѣе: такъ принято въ свѣтѣ. Но, Леонтій Андреичъ, прибавила она съ горькой усмѣшкою:-- я не хочу присвоивать себѣ прелести, которой не имѣю. Нѣтъ, я просто деревенская барыня, помѣщица, которая такъ проста, что свидѣтельство совѣсти своей предпочитаетъ всѣмъ успѣхамъ въ свѣтѣ,-- такъ проста, что желала бы, чтобъ люди, которыхъ она уважаетъ, любили ее, не смотря на ея простоту.