Софья Павловна открыла окно. Есть таинственная связь между нами и міромъ, насъ окружающимъ. Конечно, часто во внѣшнемъ мірѣ мы видимъ только отраженіе внутренняго состоянія души нашей; нерѣдко, однакожь, и внѣшній міръ подчиняетъ себѣ внутреннее существо наше, и душа, какъ свѣтлое зеркало, отражаетъ его картины. Софья Павловна была небольшая почитательница красотъ природы, хотя и нерѣдко увѣряла, что никто полнѣе ея не чувствуетъ ихъ вліянія. Особенно любила она, по словамъ ея, лунныя ночи и тихое утро. Но послѣднимъ она очень-рѣдко наслаждалась, за тѣмъ, что вставала поздно, а первыя... между нами сказать, ей случалось очень-часто, занявшись работою, просидѣть за пяльцами цѣлый вечеръ, ни разу не спохватясь, темная ли ночь какъ бархатомъ застилаетъ окна, или ставни мѣшаютъ видѣть великолѣпную картину восхода мѣсяца. На этотъ разъ, однакожь, безмятежное величіе полей, тишина природы и чудесная гармонія ея, какъ согласные звуки тихой музыки, овладѣли ея душею; казалось, ясность небесной лазури отразилась въ ней чиста и безмятежна. Ни малѣйшаго слѣда вечернихъ тревогъ; все разсѣялось, исчезло, какъ исчезаютъ отъ утренняго луча тучи, клубившіяся съ вечера на горизонтѣ. Ни одна безпокойная мысль, никакое непріятное чувство, не помрачили яснаго взора Софьи Павловны; грудь ея подымалась свободно и легко.
Она вспомнила вчерашній вечеръ и улыбнулась. Но въ этой улыбкѣ было что-то грустное и необыкновенно прелестное. О, еслибъ Илашевъ видѣлъ ее въ эту минуту! Она была несравненно-лучше, чѣмъ на балѣ.
"Мечта, мечта!" сказала она. "Не-уже-ли я буду всегда ребенкомъ? Чѣмъ я встревожилась? И эта Вѣра! Боже мой! какъ женщины, со всѣмъ ихъ благоразуміемъ, увлекаются воображеніемъ. Я не равнодушна къ Илашеву! Ну, да; онъ былъ очень любезенъ вчера. Онъ мнѣ напомнилъ прошедшее. Я точно увлеклась; я была даже счастлива. Но какъ же она, моя всезнающая Вѣра, не видѣла, что это былъ только отблескъ навсегда потеряннаго счастія, о которомъ я не умѣю забыть, заря когда-то свѣтлаго, прекраснаго дня... Ахъ, этотъ голосъ! Когда я слушала Илашева, мнѣ казалось, что слышу его. Да, я вчера въ Илашевѣ любила... того, кого и называть теперь не смѣю.
"Какое ребячество! право, я въ этомъ не смѣла бы сознаться и самой Вѣрѣ... Вѣрѣ? Ей меньше, чѣмъ кому-нибудь. У нея все и вездѣ разсудокъ.
"Впрочемъ, это точно было очень безразсудно. Илашевъ могъ такъ же ошибиться, какъ и Вѣра, и принять на свой счетъ то, что было дѣломъ этого разительнаго сходства. Боже мой! что же мнѣ дѣлать, когда я не могу забыть... это такое счастіе -- любовь!.. это одно только, что можетъ назваться жизнію..." И она задумалась.
-- Нѣтъ, Леонтій Андреичъ, сказала она: -- какъ вы ни кажетесь неотразимы всѣмъ нашимъ красавицамъ, для меня вы можете быть опасны только по воспоминанію...
Но точно ли это было по одному воспоминанію? Еслибъ Софья Павловна не хотѣла обманывать себя, въ-слѣдствіе обыкновенной привычки нашей лицемѣрить даже и съ собою, то, конечно, сказала бы совсѣмъ другое. Она позвонила.
Въ эту минуту дверь комнаты ея тихо отворилась, и свѣжее личико Анюты, блестящее удовольствіемъ, выглянуло и опять спряталось. Затѣмъ, дверь отворилась настежъ, и дѣвушка вошла, съ торжествомъ неся обѣими руками большой горшокъ съ прекраснымъ геліотропомъ, совершенно усѣяннымъ маленькими скорпіонообразными вѣточками душистыхъ цвѣтовъ.
-- Посмотрите, мамаша, какая прелесть!
-- Ахъ, какой геліотропъ! откуда это, Анюта?
-- Илашевъ прислалъ, мамаша, сейчасъ, и проситъ, чтобъ поставить въ вашъ кабинетъ; папаша велѣлъ...
-- Ахъ, нѣтъ, Анюта... въ столовую.
-- Для чего же, мамаша? Онъ такъ душистъ и хорошъ; въ вашей комнатѣ ему будетъ лучше.
-- Да; но этотъ запахъ слишкомъ силенъ; я не могу выносить его.
Въ эту минуту вошелъ Петръ Алексѣевичъ въ полномъ охотничьемъ нарядѣ. Онъ слышалъ послѣднія слова жены, и, казалось, былъ ими очень недоволенъ. "По-крайней-мѣрѣ на этотъ день поставь къ себѣ, матушка", сказалъ онъ: "Леонтій Андреичъ будетъ сюда вечеромъ; надобно же показать вниманіе къ его подарку."
Софья Павловна съ трудомъ могла скрыть душевное волненіе. Положеніе это показалось ей очень страннымъ. Она рѣшилась выдержать характеръ и прикинулась капризною.
-- Но я не могу сносить этого запаха, Петръ Алексѣичъ. Эти цвѣты такъ сильно пахнутъ. Пожалуйста, вели поставить въ столовой.
-- Вѣдь это капризъ, Соничка. Ты всегда особенно любила душистые цвѣты, а теперь вдругъ не можешь выносить запаха геліотропа. Вѣдь это странно, мой другъ.