"Когда я думаю, какъ мало мы можемъ понимать собственныя чувства, мнѣ становятся смѣшными притязанія наши разгадывать чувства и поступки другихъ. Конечно, никогда еще я не бывала подъ вліяніемъ сильнѣйшаго впечатлѣнія, какъ въ то время, о которомъ говорю, и между-тѣмъ, какъ была я далека отъ истины, когда думала, что читаю ясно въ душѣ моей! Я была встревожена, раздосадована, разсержена, и, разумѣется, весь мой гнѣвъ изливался на мужа. Я не могла простить ему его вспыльчивости, его несправедливыхъ подозрѣній, и болѣе всего -- коварства, съ которымъ онъ таилъ отъ меня замыслы свои на Илашева. Я увѣряла себя, что въ этихъ замыслахъ всего болѣе огорчало меня обидное намѣреніе обмануть меня, и особенно причина, для которой хотѣли обмануть. Какъ человѣкъ столько близкій, какъ мужъ, могъ такъ дурно понимать меня! Въ этомъ одномъ поступкѣ я видѣла цѣлую цѣпь несправедливостей, которыя мнѣ суждено было переносить во всю жизнь, отъ которыхъ не было средства избавиться. А Илашевъ! О, онъ казался мнѣ человѣкомъ, достойнымъ одного презрѣнія! Я была увѣрена, что онъ участвуетъ въ планахъ моего мужа, что знаетъ его замыслы и вмѣстѣ съ нимъ обманываетъ меня, конечно, не сговорясь, этого не могло быть; но его заставили понять необходимость обманывать меня, и онъ дѣйствуетъ въ-слѣдствіе этой необходимости. Кто заставилъ? Петръ Алексѣевичъ? Сосѣди? Тётушка? какъ могла я узнать, кто именно, и не довольно ли было съ меня того, что онъ искалъ обмануть меня?
"Я не хотѣла сознаться, что была другая причина моему страданію. Романическая восторженность, заставляющая насъ думать, что сердце любитъ одинъ разъ только въ жизни, не позволяла мнѣ сознаться, что впечатлѣніе, произведенное на меня Илашевымъ, было не однимъ только слѣдствіемъ сходства его голоса съ другимъ нѣкогда мнѣ милымъ! И какъ было сознаться въ томъ? Какъ рѣшиться добровольно сойдти съ того пышнаго пьедестала, на который мы громоздимся въ высокомъ мнѣніи о нашей добродѣтели? Какъ сознаться, что и наше сердце имѣло слабость -- забиться въ другой разъ? Какъ, безъ спора сбросить великолѣпныя драпировки романической героини? Мы любимъ вѣру въ эту единственную любовь, какъ вѣру въ наше совершенство, и обманываемъ себя этою мечтою до-тѣхъ-поръ, пока возможно, а когда уже нѣтъ средства,-- тогда... тогда мы выдумываемъ извиненія и говоримъ, что первая любовь наша была не любовь, а дѣтская шалость...
"Я не знаю, что была первая моя любовь, знаю только, что ни одинъ человѣкъ не производилъ на меня такого впечатлѣнія, какъ Илашевъ. Никогда я не забуду перваго нашего свиданія. Я сидѣла за работою, когда Петръ Алексѣевичъ представилъ мнѣ его. Я уже ожидала его и приготовилась встрѣтить, какъ встрѣчаютъ пріѣзжаго съ родной намъ стороны. Илашевъ пріѣхалъ изъ Петербурга, изъ того общества, которое было мнѣ такъ знакомо! Онъ вошелъ, и я забыла все, что хотѣла сказать. Леонтій обладалъ тѣмъ быстрымъ взглядомъ, который при первой встрѣчѣ, кажется, хочетъ проникнуть въ глубину души нашей и вызнать ея слабыя стороны, между-тѣмъ, какъ мы напрасно стали бы искать во всей физіономіи человѣка, изучающаго насъ такимъ образомъ, малѣйшей черты, которая могла бы открыть хотя частицу души его. Всегда одна и та же холодность, равнодушіе и легкая насмѣшка въ улыбкѣ, какъ-будто бы этотъ человѣкъ былъ столько выше другихъ, что могъ только производить впечатлѣніе, не принимая никакого. Это выраженіе было непріятно; оно смутило меня при первой встрѣчѣ и смутило до того, что я потерялась, какъ настоящая провинціалка, -- хотѣла говорить, и сказала какую-то глупость. Мнѣ стало досадно на самое-себя. Не-уже-ли же пять лѣтъ деревенской, затворнической жизни отняли у меня всю свѣтскость? Казалось, Леонтій ничего не замѣчалъ, и это такъ должно быть: чего же лучшаго могъ онъ ожидать отъ деревенской помѣщицы? Я ушла въ ужасной тоскѣ; но неодолимая сила влекла меня опять въ гостиную. Неодолимая?.. Я не знаю. Можетъ-быть, мнѣ хотѣлось показать Леонтію, что я была лучше того, какъ показалась ему, или, быть-можетъ, онъ производилъ на меня то же дѣйствіе, какое гремучія змѣи, говорятъ, производятъ на жертвы свои. Мнѣ тяжело было въ присутствіи Леонтія, по я не могла оторваться отъ него.
"И такъ было всякій разъ, какъ я его видѣла. Я вообразила себѣ, что ненавижу его; хотѣла увѣрить себя, что чувствую къ нему то, что называютъ антипатіею; но онъ пріѣзжалъ, и я, какъ очарованная, оставалась въ той комнатѣ, гдѣ онъ былъ, слушала его, и все желала слушать. Правда, разговоръ Илашева былъ разнообразенъ, живъ, и хотя онъ видимо старался удерживать его въ границахъ, наиболѣе-доступныхъ людямъ, съ которыми говорилъ, привычка увлекала его, и, можетъ-быть, самъ того не замѣчая, онъ выходилъ изъ тѣснаго круга нашей обыкновенной бесѣды. Выборъ выраженій, оригинальность идей, ихъ смѣлость,-- все въ немъ было для меня увлекательно, но я не хотѣла этого видѣть, я обманывала себя даже и тогда, когда Вѣра ясно открыла мнѣ состояніе души моей своимъ: "ты не равнодушна къ нему!"