"Я вмѣшалась въ общій разговоръ, толковала вмѣстѣ съ другими о случившемся; но, видно, лицо мое измѣняло тайнымъ чувствованіямъ души моей и отражало то удовольствіе, которое наполняло ее, потому-что мужъ мой, проходя мимо меня, остановился и, крѣпко сжавъ мою руку, сказалъ: "полно, Софья, не притворяйся. Я знаю виноватаго. Это ужь такое ребячество, что я не могу и сердиться на тебя". Въ первую минуту, эти слова встревожили меня. Я подумала, что онъ угадалъ настоящаго виновника. Но я ошиблась. Мужъ мой, въ-слѣдствіе господствующей своей мысли, подумалъ, что геліотропъ срѣзала я, потому-что все еще капризничаю, срѣзала для того, чтобъ досадить и мужу и Илашеву за данное приказаніе принять повѣжливѣе гостя. И на меня не сердились, потому-что нашли это уже слишкомъ-дѣтскимъ!
"О геліотропѣ поговорили и забыли. Но общество сдѣлалось оживленнѣе... мнѣ такъ казалось, или, можетъ-быть, дѣйствительно счастіе, которое наполняло душу мою, сообщалось другимъ.
"Игра продолжалась до самаго ужина. Я ни разу не подходила къ игравшимъ, ни разу даже не взглянула на Илашева; но мнѣ казалось, что я хожу, говорю, дѣйствую подъ вліяніемъ его взора, что тайная, невидимая сила соединяется въ одно наше мыслящее бытіе, такъ-что теперь мы не могли ни мыслить, ни чувствовать отдѣльно.
"Наконецъ сказали, что столъ готовъ. Леонтій всталъ и подалъ мнѣ руку.
"Можно ли быть безразсуднѣе? идучи въ столовую, я сказала ему тихо, такъ-что другіе не могли насъ слышать: "я сердита на васъ; это вы погубили мой геліотропъ". Онъ не измѣнился въ лицѣ, не смутился, не покраснѣлъ, и съ тою же убійственною холодностію, которую лицо его выражало цѣлый вечеръ, отвѣчалъ: "кто бы это ни сдѣлалъ, мнѣ кажется, что онъ угодилъ вамъ". Съ языка моего сорвалось: "о, нѣтъ!" и видно голосъ мой или взоръ придали необыкновенное значеніе этому слову, только лицо Илашева вдругъ оживилось. Въ глазахъ его блеснула радость, онъ сжалъ мнѣ руку... Въ эту минуту мы подошли къ столу.