Ему самому давно было бы быть губернскимъ предводителемъ, но интриги... И то на послѣднихъ выборахъ противная партія только тремя шарами перевѣсила; однакожь онъ остался кандидатомъ.
Никто не могъ понять, какъ вздумалось Петру Алексѣевичу жениться на Софьѣ Павловнѣ. Между нами сказать, за нею рѣшительно ничего не было. Конечно, она была недурна, даже хороша, воспитана въ Петербургѣ, образована, -- но и только. Петру Алексѣевичу было 50... ну, много 52 года, когда онъ овдовѣлъ; его лѣтъ нельзя было утаить, потому-что ихъ знала вся губернія; да въ это время за него пошла бы любая невѣста. Изъ себя онъ былъ молодецъ, высокаго роста,-- толстоватъ немного, волосы на лбу очень становились рѣденьки, -- но что же это! За то какое уваженіе, какой почетъ женѣ Петра Алексѣевича! Что ни говори, а вѣдь послѣ губернаторши почти первая дама,-- да и точно первая по уваженію, которымъ пользовался Петръ Алексѣевичъ. Впрочемъ, никто даже и не думалъ, чтобъ онъ могъ жениться; спустя года два по смерти покойной, онъ поѣхалъ въ Петербургъ, да и возвратился оттуда съ молодою женою. Вотъ ужь можно сказать, это сразило Татьяну Васильевну, родную тётку Петра Алексѣевича, которая была чрезвычайно къ нему привязана; да и посудите, могла ли быть для нея пріятна эта женитьба: у Петра Алексѣевича было трое дѣтей, которыхъ она любила безъ памяти, особенно меньшую, Анюту; всѣ уже на возрастѣ; могла ли же быть имъ пріятна мачиха, да еще и бѣдная, у которой, разумѣется, будутъ свои дѣти и возьмутъ изъ отцовскаго имѣнія такую же часть, какъ и они? Къ-тому же, Петръ Алексѣевичъ женился, не спросясь ни чьего совѣта, не поговоря ни съ кѣмъ, ни даже съ Татьяной Васильевной... какъ хотите, а это больно!,
Говорили, что у Софьи Павловны хорошее родство, что она близкая родственница князя Баксацова, у котораго и воспитывалась -- но вѣдь Богъ-знаетъ какъ тамъ это бываетъ. Татьяна Васильевна сильно подозрѣвала, что это родство было съ лѣвой стороны. Впрочемъ, она этого никому и чувствовать не давала, ни даже самому Петру Алексѣевичу. Что ужь говорить! Дѣло было сдѣлано. Какъ ни была оскорблена Татьяна Васильевна, но она была такъ добра, что отъ души простила и даже рѣшилась принять Софью Павловну какъ-нельзя-лучше, но...
Но есть люди, которыхъ поступки кажутся намъ какъ-будто безмолвнымъ укоромъ, нѣмою цензурою нашихъ дѣйствій. Они молчатъ, даже иногда хвалятъ насъ, а намъ все кажется, что въ душѣ своей они насъ осуждаютъ. Такіе люди никакъ не могутъ нравиться, и между-тѣмъ такое именно дѣйствіе производила Софья Павловна на Татьяну Васильевну. Садилась ли Татьяна Васильевна обѣдать, по обыкновенію своему, въ два часа, она говорила Софьѣ Павловнѣ: "ну, не прогнѣвайся, матушка; мы деревеньщина, не привыкли обѣдать по модѣ, когда куры спать ложатся". Она въ душѣ была убѣждена, что ни у кого нѣтъ такого обѣда, какъ у нея; но при всякомъ блюдѣ ей казалось, что петербургской дамѣ странны и кулебяки, и ботвинья, и поросенокъ съ кашею. Татьяна Васильевна любила поговорить съ Агафьею Ивановною, ключницею и домоправительницею своею; любила, чтобъ безъ гостей она сидѣла съ нею въ гостиной съ своимъ чулкомъ и очками на носу; любила и сама посидѣть въ дѣвичьей, или позвать Агапку-кучера поразспросить, что слышно новаго на базарѣ; любила и разнощиковъ и торговокъ; разбирала у нихъ товары, торговалась, а между-тѣмъ слушала и вѣсти; Софья Павловна, случайно заставъ тётушку въ подобныхъ занятіяхъ, приводила ее въ замѣшательство. Агафья Ивановна значительно взглядывала на барыню и начинала убирать и чулокъ, и табакерку, и платокъ, и уходила изъ гостиной, а торговки и разнощики отсылались до удобнѣйшаго времени. Да и мало ли что было! Софья Павловна называла горничныхъ Машею, Дашею, водила ихъ въ шляпкахъ и кисеяхъ, хвалила наемныхъ людей, и всякому лавочнику въ гостиномъ дворѣ говорила "вы".
Трудно представить себѣ впечатлѣніе, которое произвела Софья Павловна на другихъ городскихъ жителей по пріѣздѣ своемъ въ губернію. Жена помѣщика, столько уважаемаго всѣми, по этому одному должна уже была занимать воображеніе каждаго. Прежде нежели появилась она, молва превознесла ее красавицею и чудомъ образованности. Она говорила на всѣхъ европейскихъ языкахъ, знала, я думаю, всѣ науки въ мірѣ, и къ тому же -- не играла въ карты. Всѣ эти подробности, привезенныя однимъ помѣщикомъ, которому случилось быть въ Сергіевскомъ у Петра Алексѣевича и видѣть Софью Павловну, волновали все женское населеніе города. Наконецъ, Софья Павловна, столько ожидаемая, пріѣхала и сдѣлала визиты -- и тутъ-то начались всеобщіе толки. Надобно правду сказать, Софья Павловна была хороша; но лицо ея не всегда нравилось съ перваго взгляда. Это была картина Перуджино, передъ которой останавливался только знатокъ. Нарядъ ея не поражалъ ни пышностью, ни излишествомъ украшеній, столько драгоцѣннымъ провинціалкамъ-львицамъ: обращеніе было нѣсколько-холодно, а задумчивый взоръ придавалъ ей въ глазахъ многихъ видъ женщины скучающей. И вотъ люди щекотливые, то-есть тѣ, которые, по положенію своему въ свѣтѣ, несоотвѣтствующему ихъ желанію, вѣчно боятся незаслуженнаго униженія, или люди, которымъ по какимъ-нибудь причинамъ молодая Сарапаева не сдѣлала визита, приписали холодность ея -- неумѣстной гордости, и рѣшительно нашли, что она далеко не красавица, далеко не чудо, и что Петръ Алексѣевичъ, женясь на ней, съ ума сошелъ, или обойденъ бабами. Напротивъ, тѣ, которымъ было не въ диковину посѣщеніе, не только Сарапаевыхъ, но даже и губернатора, превозносили Софью Павловну до небесъ, находя, что холодность ея была признакомъ достоинства, которое знаетъ себѣ цѣну, что въ короткости, и съ равными себѣ, она необыкновенно мила, и только потихоньку, на-ухо друзьямъ, сообщали сожалѣніе, что въ городѣ не умѣли ни понять, ни оцѣнить такой милой женщины; что та и та не находятъ ея даже и хорошенькой, и не вѣрятъ ея знанію всѣхъ европейскихъ языковъ, а тотъ и тотъ говорятъ, что она вовсе не такого знатнаго происхожденія, и проч.