-- Когда же мы ѣздимъ однѣ, тётушка?..
-- Ахъ, матушка! всегда однѣ. Вамъ дѣвка точно будто лишняя. Да, я думаю, и впрямь бываетъ иногда лишняя. Это, конечно, не о тебѣ, Софьюшка.
-- Помилуйте, тётушка! да вѣдь всегда же лакеи тутъ.
-- Э, матушка! дѣвка все какъ-то лучше. Вотъ я люблю Вѣру Дмитревну. Ни на шагъ одна. Или Мавра Даниловна, или кто другой, а ужь все кто-нибудь съ нею да есть.
-- Матушка, ужь ей нельзя безъ того. Вдовье дѣло, ни отца, ни брата, а извольте-ка посмотрѣть: вѣдь на нее всѣ точно змѣи шипятъ.
-- Зависть, мой другъ, Мавра Даниловна: это Господь въ испытаніе ей посылаетъ.
-- Полноте, тётушка, что за испытаніе! сказалъ Петръ Алексѣевичъ; -- я очень люблю Вѣру Дмитревну; она хорошая намъ знакомая, но надобно правду сказать, иногда она и сама виновата.
-- Что, чай кокетка, скажешь? Я за Вѣру Дмитревну головой, батюшка, поручусь. Да хоть бы и такъ, такъ что за бѣда?..
-- Никакой, тётушка, я совершенно этого мнѣнія.
-- Да, точно никакой. Она вдова, свободна. Вотъ нехорошо, какъ замужнія-то глазки продаютъ первому встрѣчному. А ей что? Я первая сказала бы: поди, матушка, замужъ.
-- Вѣра не пойдетъ замужъ, сказала Софья Павловна, какъ-будто вслушиваясь только въ послѣднія слова.
-- Гдѣ ей! она деревенщина, моднаго свѣта не знаетъ. Дѣти, видите. А кто же ныньче думаетъ о дѣтяхъ?
-- Тётушка, покушайте осетринки, вчера мнѣ свѣжаго осетра привезли. Кажется, хорошъ. И ботвинья тоже не дурна, съ хрѣномъ...
-- Охъ, батюшка, на ночь боюсь. Развѣ только отвѣдать. Я ныньче такъ стала слаба, что изъ-рукъ-вонъ.
-- И вѣдь ничего не кушаете, матушка, это еще хуже, прибавила Мавра Даниловна съ видомъ сердечнаго сокрушенія. Между-тѣмъ, старушка наполняла тарелку осетриной съ ботвиньей.
-- Ахъ, вотъ память! сказала она:-- хотѣла спросить, да и забыла. Правда ли это -- вотъ, Софьюшка, ты должна это знать, говорятъ, что будто... какъ его? сосѣдъ-то вашъ? да, Илашевъ... Женится?
-- На комъ это? спросилъ Петръ Алексѣевичъ.
Софья Павловна пристально смотрѣла на старуху, которая, казалось, хотѣла проникнуть до глубины души ея своими будто безъ намѣренія бросаемыми взглядами.
-- Ты не слыхала, Софьюшка?
-- Вы знаете, тётушка, что о такихъ вещахъ, если что и есть, то не говорится. Я ничего не слыхала.
-- Я думала, что онъ отъ тебя не потаится... потому-что женится, говорятъ, на твоей родственницѣ, на дочери будущаго нашего губернатора.
-- На Лидіи!.. но она такъ молода.
-- Этого быть не можетъ, сказалъ Петръ Алексѣевичъ.-- Князь написалъ бы къ намъ.
-- Можетъ-быть, онъ и писалъ Софыошкѣ; но такъ-какъ у нихъ положено молчать, то она и не говорила тебѣ.
-- Отъ меня она не потаила бы.
-- Э, батюшка! это по старинѣ. Ныньче говорятъ, что и неблагородно даже открывать мужу тайны своихъ друзей.
-- Мы, тётушка, съ женою живемъ по-старинному, сказалъ Петръ Алексѣевичъ.-- У нея отъ меня тайны не можетъ быть.
На лицѣ Петра Алексѣевича изображалось неудовольствіе.
-- Развѣ ты не видишь, что тётушка шутитъ? сказала Софья Павловна, и потомъ, наклонясь къ старухѣ, вкрадчиво продолжала: -- не правда ли, другъ мой?
Старушка мигнула однимъ глазомъ въ знакъ того, что поняла намѣреніе Софьи Павловны, и развеселясь продолжала: -- а ужь ты сейчасъ и вспылить радъ. Эхъ, вы, мужья! Извольте не имѣть отъ нихъ секретовъ!
-- Это, тётушка, въ-слѣдствіе моды же?
-- Нѣтъ, батюшка, по нашему, по старинному: чужой тайны у насъ нѣтъ отъ мужа, а своихъ -- не прогнѣвайтесь. Кому охота на себя бѣду накликать! Ты что, Анюта, уткнула голову въ тарелку да слушаешь? У дѣвушекъ, знаешь, ушки золотомъ завѣшены.
-- Я, бабушка, не слушаю.
-- Или тебѣ завидно, что люди женятся? Погоди, и до тебя очередь дойдетъ.
-- Ахъ, бабушка, другъ мой. А я-было совсѣмъ съ горя погибла...
-- Да, скажите, тётушка, откуда вышло это извѣстіе? сказалъ Петръ Алексѣевичъ.-- Князь еще не пріѣхалъ, да и будетъ ли губернаторомъ, не извѣстно.
-- Навѣрное, батюшка. А объ этой свадьбѣ весь городъ знаетъ. Максимъ Степановичъ, и вы, я думаю, слышали, продолжала она, обращаясь къ одному изъ гостей.
-- Я слышалъ точно-съ. Изъ Петербурга пишутъ-съ, и, кажется, очень-вѣрные люди. Впрочемъ, если Петру Алексѣичу объ этомъ не писали, то можно сомнѣваться...
XVI.
Не смотря на то, что Анюта казалась совершенно-покойною за ужиномъ, извѣстіе Татьяны Васильевны очень ее встревожило. Возвратясь въ свою комнату, она позвала Парашу, горничную Софьи Павловны, Агашу, и другихъ еще кое-кого, пользовавшихся ея особеннымъ расположеніемъ, и разспрашивала, не слыхали ли чего отъ людей Илашева о петербургской невѣстѣ. По справкамъ оказалось, что слышали отъ Якова, илашевскаго кучера, будто точно есть невѣста; но что Иванъ Ѳедоровичъ, каммердинеръ Илашева,-- очень-хорошій человѣкъ и такой модный,-- не говоритъ ни того, ни сего, а видно, что и онъ что-то знаетъ. Анюта говорила и съ Агаѳьею Ивановною; та подтвердила извѣстіе бабушки изъ-слова-въ-слово, и притомъ искусно давала чувствовать барышнѣ, чтобъ она выкинула изъ головы лишнюю дрянь и не противилась тётушкѣ, которая и спитъ и видитъ отдать ее за Ладошина.