Въ эту минуту глаза ея остановились на корзинкѣ съ работою, которая стояла на туалетѣ. На днѣ ея лежало еще нераспечатанное письмо, котораго она до-сихъ-поръ не замѣтила. Можетъ-быть, сама она бросила его въ корзинку и потомъ забыла? Она взяла письмо; но рука ея дрожитъ и сердце бьется. Она прочла первую строчку и поспѣшно сжала въ рукѣ бумагу, въ сильномъ волненіи окинула глазами комнату, подошла на-ципочкахъ къ дверямъ: онѣ плотно затворены и все тихо извнѣ. Она воротилась къ столу, прижала руку къ груди, какъ-бы думая остановить трепетъ сердца, и опять открыла письмо.
"Я знаю все; до васъ дошло извѣстіе о связяхъ моихъ съ княземъ Баксановымъ; вы слышали о невѣстѣ и, быть-можетъ, осудили меня, осудили не выслушавъ. Еслибъ я менѣе зналъ васъ, я подумалъ бы, что вы даже не удостоили меня и осужденіемъ, и теперь, въ эту минуту, смѣетесь надъ притязаніемъ моимъ занять васъ собою хотя на одно мгновеніе. Но я знаю васъ: вы не могли бы указать мнѣ небо, еслибъ я былъ совершенно чуждъ душѣ вашей. Нѣтъ, я вѣрю въ васъ, и эта вѣра мое благо, мое достояніе: она одна имѣетъ цѣну въ глазахъ моихъ.
"Выслушайте меня. Я долженъ ѣхать, долженъ оставить мѣста, гдѣ встрѣтилъ васъ, гдѣ узналъ, что идеалъ, который воображеніе мое не переставало преслѣдовать посреди свѣтскихъ разочарованій, существуетъ, и существуетъ для моего счастія... О! не сердитесь! Никакія силы человѣческія не отнимутъ у меня увѣренности, что не во снѣ, не въ мечтахъ однѣхъ были тѣ немногія минуты, которыми вы подарили меня. Не-уже-ли же я долженъ уѣхать унеся съ собою ваше осужденіе? Еслибъ вы захотѣли располагать моею жизнію, я сказалъ бы вамъ: возьмите ее и отдайте мнѣ ваше доброе мнѣніе. Безъ него я не понимаю жизни. Дайте мнѣ возможность оправдаться... скажите да и я благословлю имя ваше, какъ небесную благодать. Чего я прошу у васъ? завтра вечеромъ, когда все уснетъ, позвольте явиться у окна вашего... Я не войду, я не смѣю думать объ этомъ. Нѣтъ, только видѣть васъ сквозь стекло, только услышать голосъ вашъ и унести съ собою воспоминаніе этой минуты, какъ голосъ моего оправданія."
За минуту передъ тѣмъ, Софья Павловна отдавала цѣлую жизнь, чтобъ видѣть Илашева, чтобъ слышать его оправданіе, или наказать своимъ презрѣніемъ. Теперь... вотъ средство... и между-тѣмъ, она съ ужасомъ отступаетъ передъ нимъ. Это роковое "да"... и онъ прійдетъ... видѣть его, одного... условленное свиданіе... Никогда, никогда Софья Павловна не рѣшится на это!
Но онъ уѣдетъ, и она никогда не увидитъ его! Боже мой! сколько различныхъ чувствъ волнуютъ душу ея, и всего явственнѣе сердце слышитъ одно: никогда, никогда не видать его! никогда болѣе не встрѣтить этого взора, проникающаго душу живымъ огнемъ, никогда не слушать звука этого голоса!
Но что же ужаснаго, если она позволила бы ему прійдти подъ окно, только подъ окно? Не ребячество ли бояться?.. Вѣдь если онъ въ-самомъ-дѣлѣ любитъ, отказъ убьетъ его. И какую мысль объ унесетъ съ собою о ней-самой? Не покажется ли она ему, въ-самомъ-дѣлѣ, ничтожною кокеткой, которая играетъ любовію и холодно смѣется, когда успѣла увѣрить въ небываломъ чувствѣ?.. Но эта невѣста... онъ ни слова не говоритъ въ опроверженіе; онъ хочетъ оправдаться: стало-быть, можетъ?.. Человѣкъ равнодушный многое нашелъ бы въ письмѣ Илашева, что и въ голову не могло прійдти Софьѣ Павловнѣ: для нея онъ былъ оправданъ уже. Она быстро пробѣжала мыслью всю жизнь свою отъ самой колыбели: гдѣ было счастіе? какими дарами небо искупило право сказать ей: "довольно, теперь все долгу. Въ дѣтствѣ -- одно сиротство; въ домѣ князя -- обманъ и эгоизмъ; въ замужствѣ..." Она припомнила всѣ вины Петра Алексѣевича: всѣ онѣ возстали передъ нею въ какихъ-то гигантскихъ образахъ. Его вспыльчивость, грубость, отсутствіе всякаго живаго чувства... онъ такъ часто оскорблялъ ея самолюбіе своею неделикатностью, такъ мало понималъ ея сердце, ея душу... И кто здѣсь понимаетъ ее! Не осуждена ли она на вѣчное одиночество? Только одинъ, одинъ понялъ ее, подалъ ей руку съ привѣтомъ любви, и этого одного она должна отвергнуть, оскорбить!
Осуждайте ее какъ хотите, только далеко послѣ полуночи дверь ея тихонько отворилась, и Параша, робко, на-ципочкахъ, безъ башмаковъ, вошла, остановилась и бросила быстрый взглядъ на постель. Софья Павловна спала отвернувшись къ стѣнѣ. Параша подошла къ столу, осторожно взяла корзинку: тамъ, на мѣстѣ письма, лежала маленькая записочка. Параша взяла ее и проворно спрятала; потомъ тихонько подошла къ лампадѣ, поправила свѣтильню и вышла такъ же осторожно, какъ вошла. Софья Павловна, казалось, ничего не слыхала.