XXIII.
Ладошинъ узналъ Петра Алексѣевича и въ одно мгновеніе понялъ все. Ему живо представилась опасность неосторожной молодой женщины и сцена, которая должна произойдти между раздраженнымъ супругомъ и Илашевымъ, и которая на утро же сдѣлается добычею праздныхъ языковъ цѣлаго уѣзда. Не отдавая себѣ отчета въ томъ, что дѣлаетъ, и слѣдуя единственно первому влеченію, онъ бросается за Петромъ Алексѣевичемъ, и въ ту самую минуту, когда тотъ уже готовъ ступить на послѣднюю ступеньку террасы, хватаетъ его за обѣ руки.
Мы сказали уже, что Ладошинъ былъ очень-силенъ. Петръ Алексѣевичъ, остановленный такъ неожиданно, быстро обернулся, но не узналъ Ладошина. Раздраженный въ высшей степени, онъ рванулся изъ всѣхъ силъ, но его держали мощныя руки.
-- Не противтесь! сказалъ Ладошинъ такъ, чтобъ его могли слышать въ комнатѣ.-- Я не пущу васъ.
Петръ Алексѣевичъ узналъ голосъ.
-- А! вы здѣсь на стражѣ? сказалъ онъ.-- Этого только не доставало.
-- Завтра я буду вамъ отвѣчать на это.
Въ эту минуту въ окнѣ спальной быстро мелькнула тѣнь и скрылась въ глубинѣ комнаты.
-- Теперь я васъ пущу, сказалъ Ладошинъ:-- но подумайте: завтра весь уѣздъ узнаетъ объ этомъ: вотъ ваши люди, они шли за вами.
И онъ пустилъ его.
Петръ Алексѣевичъ, почувствовавъ себя свободнымъ, обернулся, чтобъ расплатиться какъ слѣдовало съ дерзкимъ мальчишкою; но его уже не было. Онъ бросился къ дверямъ -- заперты. Онъ поглядѣлъ на окна: тамъ, какъ обыкновенно, теплилась лампада въ спальной Софьи Павловны, и все было тихо и покойно. Онъ опустилъ голову на грудь... Илашева уже не было, это вѣрно; онъ скрылся. А это безвременное возвращеніе, ночью, черезъ садъ, эта встрѣча съ Ладошинымъ, и при свидѣтеляхъ, которые, можетъ-быть, также видѣли и то, что Петръ Алексѣевичъ желалъ бы скрыть отъ всего свѣта -- все это разскажется, разнесется; пойдутъ толки; доберутся до истины, или выдумаютъ ложь хуже самой истины, и Сарапаевъ, этотъ колоссъ, уважаемый цѣлою губерніею, сдѣлается посмѣшищемъ всякаго ребенка!.. Все это какъ страшный призракъ представилось воображенію старика. Онъ нѣсколько мгновеній молчалъ; потомъ, какъ-будто вдругъ опомнясь, поднялъ голову, и въ эту минуту замѣтилъ своихъ людей, которые, вышедъ за нимъ изъ чащи, стояли въ нерѣшимости, не зная, назадъ ли идти, или подойдти къ барину.
-- Чортъ возьми! сказалъ Петръ Алексѣевичъ: -- что вамъ надобно?
-- Спросить о лошадяхъ-съ.
-- Дураки! Откладывать.
И Петръ Алексѣевичъ, проворчавъ что-то про себя, пошелъ скорыми шагами къ садовой калиткѣ.
XXIV.
На другое утро по всей дворнѣ шли толки и перешептыванья. Видимо всѣ тревожились, хотя, по наружности, все шло обыкновеннымъ порядкомъ. Каммердинеръ чистилъ въ сѣняхъ платье Петра Алексѣевича; поваръ пришелъ забирать запасы и стоялъ съ чашками у кладовой, гдѣ Дарья Лукинишна рылась въ кадушкахъ съ мукою; въ залѣ натирали полъ, въ гостиной сметали пыль. Только по-временамъ то тамъ, то сямъ, сходились двое, трое, останавливались и шептали съ видимымъ безпокойствомъ.
Всѣхъ занимали странныя вечернія происшествія и еще болѣе утреннія. Рано на зарѣ -- можно ли это было когда-нибудь подумать? рано на зарѣ, Параша,-- эта любимая горничная Софьи Павловны, эта воспитанница Кузнецкаго-Моста и французскихъ магазиновъ,-- вышла на крыльцо, повязанная платкомъ, въ ваточномъ капотѣ и кацавѣйкѣ, накинутой на плеча, съ узелкомъ въ рукѣ и съ заплаканными глазами. У крыльца стояла подвода, то-есть, тележонка, запряженная крестьянскою лошадью. Въ телегѣ изъ-подъ сѣна выглядывалъ небольшой сундучокъ, выкрашенный голубою краскою, лежалъ большой узелъ и двѣ подушки. Крестьянинъ въ сѣромъ чапанѣ, довольно-изорванномъ, оправлялъ что-то около лошади. На дворѣ все было тихо; только по флигелямъ изъ нѣкоторыхъ оконъ робко выглядывали головы, да дворовая собака, махая хвостомъ, стояла у крыльца и смотрѣла вверхъ своими умными глазами, какъ-бы желая угадать, для чего такъ рано появилась на крыльцѣ обыкновенно нѣсколько-лѣнивая дѣвушка. Параша медленно сошла съ лѣстницы, вскарабкалась одна-одинёхонька на телегу; крупныя слезы катились по щекамъ ея; она взглянула на окна барскаго дома, гдѣ все спало еще, заплакала еще пуще и подвода тронулась. Никто изъ подругъ не провожалъ Параши; только на околицѣ ее ждала Агаша, горничная Анюты, да старуха-стряпка, которая почему-то любила особенно дѣвушку. Куда везли Парашу? Этого не знала ни Агаша, ни стряпка, ни сама Параша. Въ дворнѣ только догадывались, потому-что знали обыкновеніе Петра Алексѣевича ссылать провинившихся въ одно изъ отдаленныхъ своихъ помѣстій, екатеринославское ли, нижегородское ли, какое бы то ни было, лишь бы далеко отъ лица своего.