-- Послушай, душечка Анюта, сказала Вѣра Дмитріевна, пропуская руку свою подъ руку молодой дѣвушки. Но въ эту минуту движеніе, которое сдѣлала Анюта приподнимаясь, разстроило складки ея платья и изъ кармана ея выпало маленькое и очень-укромно сложенное письмецо. Анюта вспыхнула и поспѣшно бросилась на бумагу, которую Вѣра Дмитріевна также хотѣла схватить.
-- Что это? спросила Вѣра Дмитріевна.-- А! это вѣрно пригласительный билетъ кормилицы на творогъ.
Лицо Вѣры Дмитріевны выражало убійственную насмѣшку.
-- Билетъ! это... это стихи, мой ангелъ Вѣра Дмитріевна.
-- Стихи? покажи-ка. Я очень люблю поэзію.
-- О, это не стоитъ труда.
-- Однакожъ, если ты переписывала?
-- Э! какъ вы любопытны. Такъ не покажу же.
-- Послушай, Анюта; притворство тутъ совсѣмъ не годится. Я знаю, что это не стихи, и хочу видѣть.
-- Хотите видѣть? А если я не хочу показать?
-- Ты таишься отъ меня, Анюта, и худо дѣлаешь. Подумай: я знала тебя малюткою и всегда тебя любила; я была дружна съ покойною твоею матерью, хотя она была и очень-много старѣе меня. Можетъ-быть, и съ мачихою твоею я сдружилась только для того, чтобъ быть тебѣ хоть нѣсколько полезною. Будь увѣрена, что я знаю о тебѣ гораздо-болѣе, чѣмъ ты думаешь. Ты молода, неопытна; тебя могутъ вовлечь въ большія непріятности: вѣрь мнѣ, ты не можешь найдти друга искреннѣе меня, ни лучше къ тебѣ расположеннаго.
Въ голосѣ, въ выраженіи лица Вѣры Дмитріевны было столько искренности, чистосердечія и, можно сказать, любви, что молодая дѣвушка поколебалась. Грудь ея волновалась, щеки пылали; она смотрѣла въ землю.
-- Ты сомнѣваешься, Анюта, продолжала Вѣра Дмитріевна: -- ты раскаешься въ томъ, особливо когда увидишь, что я, вмѣсто того, чтобъ предупредить твою мачиху или отца, какъ, можетъ-быть, я должна была бы поступить... но, нѣтъ, Анюта, мнѣ жаль тебя... ахъ! очень-жаль.
Анюта была совершенно растрогана; она залилась слезами и бросилась на грудь Вѣры Дмитріевны; крупныя слезы также текли по щекамъ прекрасной вдовы; она съ нѣжностью матери поцаловала молодую дѣвушку, и обѣ пошли къ широкой скамьѣ, полузакрытой деревьями и кустарниками.
-- Это неосторожно, милый другъ, сказала Вѣра Дмитріевна голосомъ самаго нѣжнаго материнскаго упрека.-- Если ты любишь его...,
-- Ахъ, да нѣтъ! кто вамъ сказалъ, что я люблю его?
-- А это что?
И она указала на письмо.
-- Какъ-будто вы не знаете! Бабушка очень желаетъ, чтобъ я вышла за него, вотъ онъ и пристаетъ. Вы знаете, что папенька отказалъ ему, и даже запретилъ мнѣ говорить съ нимъ; а онъ воображаетъ, что я сама этого не хочу, потому-что перемѣнилась къ нему,-- и вотъ, посмотрите сами, пишетъ, чтобъ я въ доказательство несправедливости его подозрѣній сказала ему, гдѣ онъ можетъ меня видѣть.
Она подала письмо.
Вѣра Дмитріевна быстро пробѣжала письмо; лицо ея было серьёзно и даже показывало безпокойство. "Скажите одно слово" читала она вполголоса: "и я полечу за вами хоть на край свѣта, чтобъ только увидѣть васъ на одну минуту". То-есть, поѣдетъ даже и къ Кортоминымъ, сказала Вѣра Дмитріевна съ горькою усмѣшкою.-- Владиміръ Григорьевичъ очень-нѣженъ. Ахъ, Анюта! какъ ты неопытна! Ты ужасаешь меня своею неосторожностью.
-- Да чѣмъ же, мой ангелъ Вѣра Дмитріевна? пускай-себѣ пишетъ что хочетъ. Вѣдь ужь конечно я не стану отвѣчать.
-- И никогда не отвѣчала? спросила Вѣра Дмитріевна, пристально смотря на молодую дѣвушку. Та выдержала этотъ испытующій взглядъ съ спокойствіемъ невинности.
-- О! могу васъ увѣрить, что никогда.
-- Но... это не первое письмо?
-- Нѣтъ; видите, какъ я откровенна. Онъ писалъ ко мнѣ еще до поѣздки нашей въ Украйну; и тогда я отдала бабушкѣ письмо его...
Въ эту минуту послышался шорохъ. Это была Софья Павловна, которая уже искала свою пріятельницу. Вѣра Дмитріевна успѣла только сказать: "мы скоро увидимся на праздникѣ у Кортоминыхъ; до-тѣхъ-поръ, обѣщай мнѣ не ходить къ кормилицѣ и не имѣть никакихъ сношеній съ нимъ".
-- О! это для меня легче всего на свѣтѣ! отвѣчала дѣвушка.
-- Но, Анюта, честное слово?
-- Вотъ вамъ рука моя, и съ этимъ словомъ обѣ пошли на встрѣчу Софьѣ Павловнѣ.
IV.
На другое утро всѣ собрались въ гостиную; Вѣра Дмитріевна уѣхала еще наканунѣ, и хозяева были совершенно одни. Петръ Алексѣевичъ, по обыкновенію своему, сидѣлъ раскинувшись въ большихъ, покойныхъ креслахъ, сложа ногу на ногу, и держалъ надъ самымъ носомъ листокъ русской газеты; передъ нимъ, на маленькомъ столикѣ, стояла большая чайная чашка; онъ курилъ прихлебывая по-временамъ чай и затягиваясь душистымъ дымомъ. Софья Павловна, за чайнымъ столикомъ, пила кофе, и въ то же время читала какой-то романъ. Въ дверяхъ стоялъ, вытянувшись въ струнку, лакей съ подносомъ, и нѣсколько далѣе мальчикъ, одѣтый казачкомъ, приспособленный нарочно къ раскуриванію трубокъ для Петра Алексѣевича и гостей его. Анюта, возвратясь съ обыкновенной утренней прогулки, вошла, поцаловала руку у отца и поздоровалась съ матерью, которая, ласково улыбнувшись ей, спросила о погодѣ и опять принялась читать. Анюта сѣла за пяльцы.