Вы догадались, «прекрасная читательница», что Елена тонула и что Печерица вытащил ее из воды.
Самого подвига Печерицы я не видел: вскочив второпях с места, он нечаянно или по привычке прихлопнул за собою дверь, а я так-таки и не тронулся из своего относительно прохладного угла. Домой он пришел только на следующий день, но был в таком скверном настроении духа, что мы не перекинулись ни одним словом. В нем вообще в последнее время заметна была большая перемена: постоянная раздражительность, рассеянность и склонность куда-то исчезать на целые дни. Я перенес свою главную квартиру в лес.
Старый дубовый лес. Мощные, кряжистые деревья высились до облаков своей вершиной и, глядя оттуда на мир Божий, с тихим шумом, задумчиво и как бы укоризненно покачивали головой. Кое-где из-за узловатых сучьев мелькало белое платье березок. Они грациозно изогнули легкий, стройный стан, печально опустили кудрявую головку, как бы скучая в обществе лесных философов, и весьма удовлетворительно изображали угнетенную невинность. Хорошо из них высасывать сок соломинкой! Гармония звуков торжественна и спокойна. Внизу, в траве, всякая дрянь ведет борьбу за существование и в антрактах занимается любовью; птицы громко и талантливо проповедуют деятельность и наслаждение; зайцы олицетворяют благоразумную осмотрительность и осторожность.
— Здравствуйте! Ах, как я рада вас видеть!.. Я хотела вас поблагодарить… Если такую благодарность можно выразить словами.
Приятный, чистый голос; теплота, сердечная нотка.
— Не стоит благодарности, сударыня.
Меня поразила какая-то небывалая резкость в тоне Печерицы. С ним разговаривала Елена.
— Как! Это не стоит благодарности?
— Да, не стоит: за глупость не благодарят.
— Извините… Спасти утопающего вы называете глупостью?
— Смотря по тому, кто утопающий и кто рискует своей жизнью для его спасения. В данном случае это глупо.
— Понимаю… То есть я такое беспутное существо, что рисковать из-за меня глупо? да?…
Ее голос звенел.
— Да, — отрезал Печерица. Признаюсь, мне сделалось просто противно.
Ни один, кажется, герой кабака не в состоянии так оскорбить ни в чем не повинную женщину. Я вышел из своего убежища и направился к ним.
Елена стояла возле старой, покривившейся березы, прислонившись спиною к стволу, как бы боясь упасть. Она была в сером ситцевом платье; соломенная шляпка и зонтик лежали на траве; руки бессильно повисли; длинные, распущенные волосы оттеняли бледное как мрамор лицо; ноздри нервно вздрагивали, на опущенных ресницах дрожали слезы. Чудно хороша была она в эту минуту. Шагах в десяти, у дуба, стоял Печерица с таким бледным, страдальческим лицом, что по наружности обоих трудно было определить, кто кого оскорбил и кому придется помогать в случае обморока.
Я сделал вид, что забрел сюда случайно, очень обрадовался случаю выразить m-me Инсаровой свою самую задушевную благодарность за ее заботы обо мне во время болезни, за то самоотвержение, которому я, может быть, обязан жизнью…
— О, я с восторгом принимаю вашу благодарность: ваша-то жизнь уж наверное нужна… Но — услуга за услугу — проводите меня домой: мне что-то нездоровится…
Она надела шляпку, взяла мою руку, и мы вышли из лесу.
Всю дорогу она промолчала; в саду предложила отдохнуть, села на скамейку и задумалась, как бы позабыв о моем присутствии. Мне стало чрезвычайно жаль ее.
— Я был невольным свидетелем грубости моего товарища, — начал я с самым искренним желанием утешить бедную женщину. — К нему надобно относиться снисходительно: он, в сущности, чрезвычайно добр…
— О да! очень высокая доброта, до нее не достанешь!.. И за что обижать человека? — воодушевилась она. — Что он во мне уездное самодовольство своей деятельностью видит, что ли?… Хоть бы капельку жалости, внимания… Легко мне, вы думаете, пришлось в Болгарии? Но я бросила дело, к которому, хотя с трудом, но привыкла и полюбила; я вернулась в Россию, потому что считала это своим долгом, принялась за работу, которую считаю полезной… Докажите мне противное!.. Зачем обескураживать и без того ни паву, ни ворону какую-то!
Я так и подпрыгнул, взял ее белую, прекрасную руку и пожал в знак сердечнейшего сочувствия…
Она еще долго говорила на эту тему и, видимо, успокоилась. Я утешал ее, как мог. При прощанье мы еще раз крепко пожали друг другу руки.
С Печерицей я в этот день не разговаривал. На следующее утро он куда-то уходил и вернулся только вечером, и так пропадал целую неделю. Потом куда-то уезжал. Всё время был молчалив и озабочен.
Раз, вернувшись из лесу, я застал в хате перемену: сундука с книгами и висевшего на стене платья не было, а на столе лежало письмо на мое имя.
«Я не прощаюсь с тобою, — значилось в письме, — чтобы избежать недоумевающих взглядов, восклицаний, расспросов, на которые еще и себе самому не могу ответить. Уезжаю, потому что считаю нужным. Пора бросить тепло — насиженное гнездо. Со мною уезжает Елена; шлет поклон. Избу и всякий хлам передай Дарье.
П.»
Я только руками развел. Через месяц приехал новый владелец Забавы, а через еще несколько дней уехал и я.
ДОПОЛНЕНИЯ
КАРЬЕРА
В июне 186… года я выдержал окончательный экзамен в N-ской гимназии и получил аттестат. Торжественная минута получения аттестата доставила мне маленькую неприятность: его надо было выкупить у секретаря, и хотя на это требовалась пустячная сумма — всего два рубля, — но у меня, как назло, ни копейки не было. Так как мне было только 17 лет и я изображал собою кроткого, застенчивого юношу, то извернуться мне было довольно трудно.
Я ни за что не решился бы попросить взаймы и долго ломал голову, пока не остановился на мысли: продать старьевщику отцовский плащ, отпоров предварительно пелерину, из которой сделал себе пиджак.
Упоминаю об этом незначительном случае, потому что он был первым из целого ряда затруднительных обстоятельств, возникших впоследствии.
В моей маленькой комнате собралось нас четверо. Мы уселись вокруг стола, на котором лежали наши аттестаты, пышные пергаментовые листы с хитрыми украшениями и золотым заголовком, и сосредоточенно молчали. Это была первая, большая, чисто житейская дума. Время восторгов по поводу окончания каторжной работы, когда все мысли были поглощены вопросом, как бы благополучно отделаться, когда даже обыкновенное счисление по месяцам и числам заменялось у нас счислением по «предметам», — это время прошло. Мы чувствовали что-то важное, присутствие какой-то ответственности, словом, решали вопрос: как быть?
— Ну, как же? Куда мы теперь? — прервал кто-то из нас молчание.
— А черт его знает! — первый отозвался Страшилин, по прозванию Злючка, широкий малый, со скуластым лицом и небольшими карими глазами.
— А я, братцы, в инженеры. Валяйте и вы. У нас дорогу строили, так я их часто видел: все такие франты, в синих штанах, значки… Приедем потом сюда — такого шику зададим, страсть!