— А при чем тут Воздвиженье? — поспешил я спросить.
— О господи, — сказала девица Анна, — да ведь это и есть день злополучной свадьбы. Вы знаете, сударь, что покойница скончалась как раз третьего апреля. Хоронили ее через неделю. Все комнаты запечатали, кроме зала и кабинета, что рядом с ним. В этих покоях мне и пришлось жить, хотя сама не знаю, отчего мне здесь было тревожно и жутко. Едва забрезжило утро Воздвиженья, кто-то ледяной рукой провел у меня по лицу, и я совершенно ясно услышала голос покойницы, — она говорила: «Вставай, вставай, Анна. Пора меня наряжать, едет жених!» В испуге я соскочила с постели и быстро оделась. Все было тихо, и только из камина вырывалась струя ледяного воздуха. Мими не переставая скулила и повизгивала, и даже Ганс, — хоть это и вовсе не по-кошачьи, — громко стонал и от страха жался в углы. И вдруг будто стали открываться шкафы и комоды, зашелестели шелковые платья, и кто-то запел утреннюю песню. Ах, сударь, я все это ясно слышала, а не видела никого, страх совсем было одолел меня, но я стала на колени в углу и принялась усердно молиться. Теперь мне почудилось, как будто двигают столик, как будто ставят на него чашки и стаканы, и по комнате начали ходить! Я пошевельнуться не могла и — да что тут еще рассказывать! — слышала, как покойница расхаживает и стонет, и вздыхает, и молится, — так всякий год бывало в этот несчастный день, — пока часы не пробили десять; тогда я совсем ясно услышала слова: «Иди ложись, Анна! Кончено». Но тут я без чувств упала на пол, и только на другое утро домашние подняли меня; меня было не видать, они и подумали — не случилось ли чего со мной, и взломали запертую дверь. До сих пор я никому, кроме вас, сударь, не рассказывала, что со мной было в тот день.
— После того, что испытал я сам, я уже не мог сомневаться, что все происходило так, как рассказала девица Анна, и радовался, что не приехал раньше и что мне поэтому не пришлось пережить вместе с ней этот ужас — явление призрака. Именно теперь, когда я уже считал, что наваждение кончилось, когда в соседнем доме мне засияла сладкая надежда, я должен был уехать, и вот причина того уныния, в котором вы видели меня. Не прошло и шести месяцев, как я уже вышел в отставку и вернулся. Мне очень скоро удалось познакомиться с семьей моих соседей, и девушка, которая с первого же взгляда показалась мне такой очаровательной и милой, при более близком знакомстве становилась для меня все привлекательнее, и только в неразрывном союзе с ней могло расцвести для меня счастье жизни. Не знаю, отчего это я был твердо уверен, что она уже любит другого, но я укрепился в этой мысли, когда однажды речь зашла о каком-то молодом человеке и девушка, на глазах у которой блеснули слезы при упоминании о нем, быстро встала и поспешила удалиться. Несмотря на это, я продолжал держаться так же непринужденно и, хотя и не заговаривал с ней прямо о любви, все же в полной мере давал ей заметить ту искреннюю склонность, что привязывала меня к ней. Она, казалось, с каждым днем все более благоволила ко мне, с милой простотой принимала все знаки моего внимания, выражавшиеся в тысяче всяких мелочей, приятных для нее.
— Никогда, — прервал в этом месте Марцелл повествующего Александра, — никогда не ожидал я таких вещей от этого неловкого человека; он духовидец и в то же время изысканный любезник; но, слушая его рассказ, я ему верю и так и представляю себе, как он носится по всем лавкам, чтобы раздобыть какую-нибудь модную новинку, или как он, запыхавшись, вбегает к Буше и требует, чтобы самый лучший куст роз или гвоздики…
— Молчать об этих проклятых цветах! — воскликнул Северин, и Александр продолжал свой рассказ:
— Не подумайте, что я имел неловкость явиться в дом с драгоценными подарками; правильное внутреннее чутье вскоре подсказало мне, что в ее доме это не принято; зато я брал с собой разные как будто бы незначащие безделушки, и, когда я приходил, в кармане у меня всегда был или узор для вышивания, который ей хотелось иметь, или новый романс, или еще не прочитанный альманах и тому подобное. Если я не заходил хоть на полчасика, о моем отсутствии жалели. Словом, зачем утомлять вас таким обстоятельным рассказом, — мои отношения к этой девушке перешли в ту милую дружбу, которая ведет к откровенному признанию в любви и к свадьбе. Мне хотелось рассеять и последнее облако, поэтому однажды в задушевной беседе я прямо сказал о сложившемся у меня представлении, будто она уже влюблена или, по крайней мере, была влюблена, и упомянул обо всех обстоятельствах, дававших пищу этой догадке, а главное — заговорил о том молодом человеке, напоминание о котором вызвало у ней слезы.