Chere Madame
От Вас давно ни слова, и я не знаю, как Ваши дела по Вашим сведениям. Мои сведения сводятся к тому, что хлопоты о Вас наталкиваются на препятствия. Но дело никак не в политике, т. к. весь принцип этих домов «а-политичен» и живут в них люди самых крайних, в обе стороны, мнений и с любыми политическими репутациями. Для Долгополова это будто бы «основная заповедь». Дело в чем-то другом, а в чем точно — не знаю. По одной фразе из письма ко мне я склонен думать, что связано это с Вашим пребыванием у Роговского[66], п<отому> что, кажется, это единственный случай, когда Вы жили в таком доме (или в Montmorency?). Были у Вас там какие-нибудь истории, кроме денежных? (Денежные, конечно, значения теперь не имеют.) Я не уверен, что предположение мое — правильно, но не вижу, какая другая может быть загвоздка. А пишу я Вам сегодня для того, чтобы поддержать оптимум, malgre tout[67]. Только что получил письмо от Ермолова, который пишет, что видел Вырубова[68] и что тот «надеется на благоприятный исход дела об Ивановых». Значит, Вырубов действительно что-то делает, а он имеет всюду «руку» и людей, которые для него сделают что могут. Кстати, я не знаю, писали ли Вы — или Жорж — ему или это на него действует Ермолов. Если не писали, напишите, с благодарностью за уже сделанное. Вот его адрес, который мне сообщил Ермолов: 4, rue de Sere, Paris IX. Простите, что руковожу, как говорил бедный Пира Ставров. Мне все кажется, что Вы столь же беззаботны, как было это тогда, когда Вы были пленявшей все сердца райской птицей.
Стихов Ваших в «Нов<ом> журн<але»>[69] я еще не видел, ибо журнал, здесь выписываемый, где-то затерялся. Но Чиннов прислал мне о них восторженный отзыв[70]. А я считаю, что в нашем окружении или экс-окружении есть два человека, смыслящих в самых стихах, а не в поэтических чувствах вокруг — Чиннов и Гингер. Кстати, сижу над Лидиной рукописью[71], с целью сокращения, и с грустью убеждаюсь: именно как стихи это вяло и слабо (не всегда, конечно, — но много дряни). А чувства «пронзительные», но этого мало. До свидания. Я все-таки завидую Вам, что Вы на юге. Здесь — глубокая осень. С Нитой Бор — как в бурном море: то проклятья и ненависть, то любовь — до гроба. Как Ваше здоровье? И Жоржа? La main (это не Пира, а Маллармэ).
Ваш Г. А.
6. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой
Manchester 11/VI-55
А в Париже:
7, rue Frecteric Bastiat, Paris 8 (приблизительно до 10 июля)
Дорогая Madame
Наша переписка заглохла, не знаю, по чьей вине. Вероятно, по моей.
На днях я уезжаю в Париж. Как Ваши дела с переездом в другой дом? Я как-то — довольно уже давно — получил письмо от Вырубова, который сообщил мне, что главное препятствие то, что Вы уже где-то устроились, а другие ждут годами. На это я ему ответил, что, вероятно, есть желающие переехать с севера на юг. Не написал Вам сразу об этом потому, что ничего нового в этом не было, т. е. ничего важного. Вырубов писал, что «надеется»… А с тех пор — ничего не знаю.
Если что надо, напишите мне в Париж. Я пробуду там около месяца, до Ниццы, куда рвется моя душа. И вообще напишите. Как Ваше здоровье, все вообще и Жорж? Я, конечно, предчувствовал, что наша поэтическая переписка далеко не пойдет. Или, м. б., он нездоров?
Ваши стихи в «Н<овом> ж<урнале>» я наконец прочел. Очень хорошо, и очень «Вы», два Ваших облика в двух совершенно разных стихотворениях. Иваску больше нравится первое, а я, со склонностью к лиризму, предпочитаю второе[72]. Но что вокруг, если исключить Чиннова, который хоть с изысками![73] Только что есть поэзия? Я пишу сейчас книгу о балете[74] — и все думаю: что есть балет? А за этим другой вопрос — стихи? Кстати, если Вам и Жоржу попадутся «Опыты» — кажется, Вам их послали, — прочтите мою статейку о поэзии[75]. Это немногое, что я писал всерьез, хотя Вы, вероятно, ни с чем не согласитесь. Вот не согласились же насчет цитаты из «Онегина» («бесчувственной руки» — или наоборот). Я уверен, что не вслушались или решили перечить из принципа.
Ну, до свидания. А то вдруг Вы скажете: «а я шла, думала… а Вы вот что… а я надеялась…» — как когда-то было в Петербурге, вроде семги[76]. До свидания, chere Madame et amie. Вы, вероятно, знаете, что Ниту Б сбил с ног какой-то обворожительный велосипедист. Кланяйтесь Жоржу. У меня все в голове мысли, как надо жить. Мы все (все) жили не так. Надо жить, как Кантор или Алданов.
Ваш Г. А.
7. Г.В. Адамович — И.В. Одоевцевой
4, av<enue> Emilia chez Mme Lesell (а не Lezzel) Nice
3/VIII-55
Дорогая Madame
Верьте или не верьте, сел за стол, взялся за перо, чтобы писать Вам — и в эту минуту мне принесли Ваше письмо! А не писал я Вам «так» (что всегда злило Зинаиду)[77], без причин, но «храня Вас на струнах сердца». Жарко, суетно — и вообще я думаю: чего, собственно, я сюда приехал? Любовных развлечений мало (даже совсем нет), а беседовать с Марком Ал<ександрови>чем о преимуществах Толстого перед Достоевским[78] не так уж увлекательно. Il est plus triste que jamais[79], разорившись на своей операции.
Что это Вы, Мадам, пишете мне о своем удивлении по поводу моего стишка в «Лит<ературном> соврем<еннике>»?[80] Этому стишку почти столько же лет, сколько мне, и стоит ли о нем говорить! Я его послал, чтобы отделаться, а впрочем — жалею. Насчет Андреева[81] Вы правы: идиот, и развязный. Но тоже не стоит говорить. А, в сущности, о чем говорить? Чем больше живешь, тем яснее все уходит сквозь пальцы, и если идиоты думают, что это «снобизм», то на то они и идиоты.
Ну, поговорим о Вольской[82]. Она ни с того ни с сего встретила меня здесь «мордой об стол» — а потом рассвирепела, что я не бегал узнавать, где она, здорова ли et ainsi de suite[83]. Потом стала уверять, что я ее вижу — но не кланяюсь: ложь сущая! Одним словом, встретились мы только накануне ее отъезда, и я ей объяснил, что даже сердиться на нее не могу, ибо надо бы ей обратиться к психиатру. Действительно, она не в себе и становится нормальной, только говоря об «Аризоне»[84], написанной сверх-художественно и которую я должен, наконец, куда-нибудь устроить.
А что еще? Ничего, кроме того, что Вам давно известно и мне тоже. Как Вы живете в Hyeres? Если в конце месяца будут капиталы и не будет очень жарко, я очень бы хотел к Вам приехать на apres-midi[85]. Надеюсь, что удастся. Когда я уезжал из Парижа, Кодрянская хотела мне дать 5000 фр<анков>, чтобы передать Вам анонимно, но оказалось, что у нее их нет, а просить у мужа она не хотела. Сказала, что даст, когда я вернусь. Она — очень милый человек, и очень добрая, но с заскоками и капризами.
До свидания, chere Madame et amie. И Жорж тоже, с коим мы так и не поговорили. А было бы о чем! Но я все больше чувствую, что разговоры не ведут ни к чему, а потому лучше молчать и считать, что все сказано и пересказано. В Петербурге когда-то Фалаковский faisait l’amour[86] с рыбами, потому что «они молчат». Как видите, я на старости преисполняюсь экклезиастической мудрости, а Вы, наоборот, полны жизни и огня на все, п<отому> что, вероятно, я своим безразличием Вас раздражаю.
Ну, простите, если не так сидел и не так говорил (это цитата из одного нашего ниццского гостя, еще на вилле[87]).
Напишите.
Ваш Г. А.
Вот что усладило мою жизнь: в начале июля приехал ко мне из Брюсселя Jean Perin, толстый, как голландская бочка с пивом, но такой же, как всегда, в обращении. Я его очень люблю. Была с ним и новая его «подруга жизни», ничего, но с претензиями, которая мне теперь пишет длинные неврастенические письма, считая, что мы с ней друг друга понимаем, a Jean — так, un etre inferieur[88].
66
Роговский Евгений Францевич (1888–1950) — до революции помощник присяжного поверенного, член партии эсеров, в 1917 г. — петроградский градоначальник, депутат Учредительного собрания, осенью 1918 г. — товарищ председателя Уфимского государственного совещания, товарищ министра внутренних дел, заведующий милицией в Омске, выслан за границу колчаковцами. В эмиграции — «бизнесмен, пользовавшийся репутацией афериста и спекулянта», по характеристике Е.Г. Эткинда (Евреи в культуре русского зарубежья. Иерусалим, 1992 Вып. 1. С. 317). Во второй половине 1940-х гг. был директором Русского дома в Жуан-ле-Пэн (Juan-le-Pins), где некоторое время жили Ивановы. Подробнее о нем см.: Звягин С.П. Эсер Е.Ф. Роговский: попытка реконструкции биографии // Политические партии, организации, движения в условиях кризисов, конфликтов и трансформации общества: Опыт уходящего столетия: Материалы конференции. Омск, 2000. Ч. 1. С. 113–120.
68
26 сентября 1956 г. Адамович писал Алданову: «Я видел Вырубова и говорил с ним опять о их переводе в Париж. Он что-то предпринимает, но, по его словам, Долгополов заявил, что в тот день, как Иванов будет в одном из здешних домов, он подаст в отставку» (BAR. Coll. Aldanov).
69
В «Новом журнале» были опубликованы стихотворения Одоевцевой «За верность, за безумье тост!..» и «Началось. И теперь опять…» (1955. № 40. С. 96–98).
70
См. отзыв Адамовича в письме 9 в разделе: «“Жаль, что Вы далеко…”: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952–1972)»:
«Нового журнала» — № 40 — я еще не видел. Насчет стихов Одоевцевой — согласен, не читая их: они всегда — вроде сбитых сливок, но я очень люблю сбитые сливки.
71
С 1952 г. Лидия Давыдовна Червинская (1907–1988) пыталась издать сборник стихов «Двенадцать месяцев» (Париж: Рифма, 1956), в подготовке которого ей помогал Адамович.
72
Иваску Адамович 29 мая 1955 г. писал об этих стихах совершенно по-иному: «Чиннов восхитился Одоевцевой, с чем я никак не согласен. Она бывала лучше, менее манерна и менее сладка (там, где Офелия, от которой, кстати, пора бы русской поэзии отделаться!), — и Бог с ней» (Сто писем Георгия Адамовича к Юрию Иваску (1935–1961) / Предисл., публ. и коммент. Н.А. Богомолова // Диаспора: Новые материалы. V. Париж; СПб.: Athenaeum: Феникс, 2003.С.458).
73
В № 40 «Нового журнала» было опубликовано стихотворение И.В. Чиннова «Что-то вроде России…».
74
Книгу о балете (которым увлекался с раннего детства и даже посещал балетную школу в Москве) Адамович так и не написал, но опубликовал несколько статей и заметок на эти темы в 1960-1970-е гг. Подборку см.: Адамович Г. Нелитературные беседы, или Торжество над материей / Вступ. заметка О. Коростелева; публ. О. Коростелева и С. Федякина// Дружба народов. 1997. № 5. С. 208–220.
76
Об этом эпизоде их совместной жизни в Петрограде, в квартире тетки Адамовича Веры Белэй на Почтамтской улице подробно рассказывает Одоевцева в своих воспоминаниях «На берегах Сены» (М.: Худож. лит., 1989.С. 120–121).
77
В письме Адамовичу от 4 сентября 1928 г. З.Н. Гиппиус писала: «Некоторых слов я не люблю. Например: “отчего ж?” или “что ж делать!” И между ними особенно не люблю: “так” (в вашем смысле, в смысле “да так…”)» (Intellect and Ideas in Action: Selected Correspondence of Zinaida Hippius. Munchen: Wilhelm Fink Verl., 1972. P. 382).
78
В воспоминаниях «Мои встречи с Алдановым» Адамович писал, что во время приездов в Ниццу они «встречались раза два или три в неделю в маленьком кафе на площади Моцарта. <…>…Литературные наши разговоры почти всегда кончались Толстым и Достоевским» (Новый журнал. 1960. № 60. С. 112–113).
80
В альманахе «Литературный современник» (Мюнхен, 1954) было впервые опубликовано раннее стихотворение Адамовича «Как легкие барашки — облака…».
81
Вероятно, Одоевцева упомянула рассказ Г. Андреева «Северная робинзонада» (Литературный современник. Мюнхен, 1954. С. 79–84). Позже Адамович отзывался об Андрееве гораздо более одобрительно, см. письмо 22 в разделе: «“Жаль, что Вы далеко…”: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952–1972)».
82
Вольская Нина Аркадьевна (?—1957) — автор рассказов, печатавшихся в «Иллюстрированной России», «Русской мысли» и «Возрождении».
84
Рассказ Вольской, был опубликован три месяца спустя: Вольская Н. Аризона: Рассказ // Русская мысль. 1955.17 ноября. № 822. С. 6–7; 22 ноября. № 824. С. 6–7.
87
До середины 1930-х гг. мать и сестра Адамовича постоянно, асам он во время летних наездов в Ниццу, жили на вилле тетки Адамовича Веры Белэй, вдовы англичанина- миллионера. О своем первом посещении этой виллы Одоевцева писала в мемуарах (На берегах Сены. М.: Худож. лит., 1989. С. 129).