Утром в среду, 30 сентября, мне сообщили, что полицейский пост у ворот моего дома (№ 1 по Эрбувильскому бульвару) усилен, причем полицейские, которые обычно несли дежурство, не знают вновь прибывших. На набережной стояли две легковые машины, которые также вызывали подозрение. Около девяти часов префект Анджели позвонил и попросил меня принять его. Вскоре он приехал. Кстати, Анджели на одной из церемоний по случаю получения наград призывал французов следовать за маршалом так же, как когда-то евреи шли за светящимся столбом в пустыне.
Он сразу же приступил к делу.
– Я прибыл по приказу правительства попросить вас дать мне обязательство в том, что вы не уедете из Франции.
И тут же он разъяснил, что речь идет о письменном обязательстве.
– На гербовой бумаге? – спросил я. – В присутствии свидетелей или нотариуса? Дать вам документ, который г-н Лаваль зачитает перед представителями прессы?! – Вы меня оскорбляете! Моего слова было бы достаточно. Но я его вам не даю, и не потому что я намеревался уехать. Меня сдерживало опасение показаться человеком, покидающим своих друзей. Мои последние выступления внушили им веру и, насколько мне известно, придали им мужества. Впрочем, ваше правительство не очень хорошо осведомлено. Оно могло бы знать, что в конце августа я подвергся резким нападкам на страницах одной деголлевской газеты, выходящей в Лондоне. Что же касается моих отношений с президентом Рузвельтом, то это мое личное дело. Я не возьму на себя обязательства, о котором вы просите. И дело не в том, уеду я или нет. Вопрос заключается в ином: может ли бывший председатель совета министров, бывший председатель палаты депутатов дать обязательство под угрозой. Я хорошо понимаю, что у вашего правительства есть тайное намерение арестовать меня. Только по одной этой причине я отказываюсь.
Префект Анджели не скрыл от меня, что накануне, во вторник, 29 сентября, он был в Виши и что инструкции ему были даны не лично г-ном Лавалем, а людьми из его окружения. В ответ я заявил ему, что намерения правительства не внушают мне никакого доверия. Я рассказал об инциденте, имевшем место на прошлой неделе. Его это очень удивило, и он принялся уверять меня, что этот турист вовсе не из Виши. Я слишком был уверен в обратном и не дал разубедить себя.
14 сентября 1942 г. вишийское радио в передаче, посвященной истории ордена Почетного легиона, обрушилось на меня с грубыми оскорблениями и угрозами. За несколько месяцев до этих событий ко мне прислали, будто бы для охраны, инспектора Арно. Он, разумеется, был философом: просил меня, не могу ли я дать ему произведения Бергсона. Но этот бергсонианец был одновременно и доносчиком. Когда он уехал, в комнате, которую я по своей наивности предоставил в его распоряжение, был найден черновик доноса.
– Это верно, – сказал мне префект Анджели, – он прислал нам два или три донесения. Но мы его об этом не просили, и поэтому он был отозван… Что касается вашего туриста, то мы обещаем провести расследование и сообщить вам о результатах.
Я отказался от этой чести.
– Я слишком хорошо знаю, как вы проведете это расследование, – сказал я ему. – Вы мне попытаетесь доказать, что турист этот вернулся из района Верхнего Нигера и приехал в долину Амби глотнуть свежего воздуха.
В тот же день около 17 часов меня посетил областной префект, который сообщил, что правительство решило переселить меня в Бротель и содержать там под домашним арестом. Префект предложил мне отправиться в тот же вечер, чтобы избежать, как он выразился, демонстраций. Я запротестовал и сказал, что намерен позвонить жене и предупредить ее. Она не растерялась и просила меня узнать, может ли она пока еще приехать в Лион? Ей нужно пойти к своему зубному врачу и к парикмахеру. Я согласился уехать через день, в восемь часов утра. Г-н Анджели сказал, что я поеду в его собственной машине. Я отказался.
– Я предпочитаю, – заявил я ему, – поехать в машине для проституток или в «черном вороне». Я не сяду в вашу машину. Если вы ее мне пришлете, я устрою скандал. Вы проводите полицейскую операцию. Так проводите же ее полностью, с присущей этим операциям грубостью.
Я потребовал также, чтобы полицейские ко мне не обращались и чтобы они не входили на территорию Бротельского владения, которое к тому же принадлежит не мне, а моей жене.
– Надеюсь, – сказал я далее, – что у правительства хватит мужества опубликовать сообщение о принятых им в отношении меня мерах. Если вы этого не сделаете, я сделаю это сам.
Вы совершаете ошибку. Не прими вы этого решения, я бы никуда не поехал. Меня удерживали соображения морального порядка. Я опасался, как бы французское общественное мнение, столь благоприятно оценившее письмо председателей обеих палат, не заподозрило меня в желании убежать от опасностей. Теперь же у меня подобных опасений нет.