Когда Лаваль ушел, я сообщил о своем освобождении охранявшим меня гестаповцам. К этому известию они отнеслись чрезвычайно скептически. Один из них сказал моей жене:
– Не берите с собой слишком много багажа. Вы скоро вернетесь обратно.
Около 9 часов вечера мы выехали из Нанси. В веренице следовавших друг за другом машин была и машина Лаваля. Подъезжая к Тулю, мы услышали враждебные выкрики. Кто-то выстрелил в одну из машин, но промахнулся. Ехать было очень трудно. Навстречу нам постоянно двигались тяжелые немецкие грузовики, они направлялись на Восток. Я с наслаждением глотал свежий дорожный воздух, вкус которого успел позабыть. Мы проезжали мимо невидимых ферм, дремлющих под покровом темноты. Около часа ночи остановка – тревога. Немецкий офицер сказал, что нас высматривают самолеты и мы не можем продолжать путь. В Мальтурнэ возле Майи-ле-Кан машины укрылись в еловой аллее. Здесь нам сказали, что мы можем выйти и немного размяться, пока Лаваль спит. Несколько звезд словно алмазы сверкали на небе.
Было облачно, и заря занималась медленно. Когда рассвело, наш кортеж тронулся в путь. Утренняя пелена постепенно спала, и взору предстал нежный, бесконечно мне дорогой пейзаж Франции. Вдоль дороги, то тут, то там, высились колокольни благочестивых деревенских церквей.
Маршрут был выбран с таким расчетом, чтобы крупные центры остались в стороне. Мы проехали через Сезанн; город, со всех сторон окруженный виноградными садами, еще не весь проснулся. Как тут было не вспомнить о битве на Марне, о девятой армии, о Фоше, о Сент-Гондских болотах. Через Водуа, свидетеля героизма англичан, мы направились по дороге между Куломье и Провэном. Первые лучи солнца уложили нежную, золотисто-серебряную паутину на поля, покрытые снопами. Вот уже и Гретц с замком Ротшильда – он основательно разрушен авиацией. Здесь пересекаются железнодорожные пути. По ним бегают паровозы и вагончики, построенные, видимо, еще во времена Сен-Симона. Вскоре мы увидели Венсенский лес и его озера.
Около 8 часов утра наш кортеж прибыл в Париж к зданию городской ратуши. Нас, вероятно, приняли за бунтовщиков и отказались открыть ворота. Лавалю пришлось выйти и назвать себя.
Мне вместе с женой предоставили две комнаты. Из своего окна я увидел Сен-Жервэ, а из маленького сада префектуры, сквозь чащу высоких гелиотропов и отцветших рододендронов, – башни собора Парижской богоматери, тюрьму «Консьержери», стрелу часовни «Сент-Шапелль».
Мне сказали, что я свободен. Однако теперь меня стерегли две полиции – французская и немецкая. Эта усиленная охрана – пока единственное, что я приобрел в результате переезда. Кто-то из обслуживающего персонала предупредил, чтобы я не писал писем, ибо все они вскрываются. Я решил никуда не выходить из своей комнаты и принимать только родных и самых близких и верных друзей.
В понедельник, 14-го, пришел капитан Неске, чтобы ознакомить меня с планом размещения в той части палаты депутатов, которая не занята немецкими военнослужащими. Во вторник, вскоре после того как я узнал о забастовке полицейских, появился Лаваль собственной персоной. И вот тогда он сказал мне о причинах, побудивших отпустить меня на так называемую «свободу». Он хочет созвать Национальное собрание, сложить свои полномочия и дать мне тем самым возможность заменить его на посту главы правительства, что соответствует желанию американцев. Позднее мне стало известно, что с некоторых пор Соединенные Штаты советовали Лавалю отстраниться от власти и передать бразды правления мне. Он очень долго колебался. И вот теперь, доведенный до крайности, он согласен принять это решение.
Впрочем, никто и никогда официально не подтвердил мне эту версию. Я привожу ее потому, что мне она представляется правдоподобной. Во всяком случае я разъяснил Лавалю, что его комбинация практически неосуществима, что созыв Собрания, на мой взгляд, невозможен и что к тому же в случае надобности решение должно принадлежать не мне, а председателю сената. Поэтому целесообразно проинформировать г-на Жанненэ или кого-нибудь из его сотрудников. Лаваль не настаивал. Впрочем, доводы мои были неопровержимы. Я спросил его, как был убит Мандель. Он дал туманные и путаные объяснения. В этот день стало известно о высадке союзников на юге Франции. С запада они приближались к Парижу.
В среду, 16-го, я по-прежнему никуда не выходил из своей комнаты. Прочел несколько номеров журнала «Нувель ревю франсез», которые оказались тут же, под рукой. Вечером после ужина мне сообщили о приходе капитана Песке. Он явился, облаченный в форму, в сопровождении двух полицейских – французского и немецкого. Неске сказал мне, что получил приказ отправить меня этой же ночью. (На процессе Лаваль заявил, что этот приказ был отдан лично Гитлером.) По словам Неске, это решение было принято потому, что деголлевцы хотят меня убить. На этот раз я выразил резкий протест. Я потребовал встречи с Лавалем – мне нужно было получить от него разъяснения.