В ожидании его прихода я написал следующее заявление.
Париж, 16 августа 1944 г., 23 часа.
После того, как в Нанси Председатель Совета министров сообщил мне, что я свободен – причем никаких шагов в этом направлении я сам не предпринимал – и меня перевезли в Париж, где, руководствуясь соображениями осторожности и всеобщей заинтересованности, я сам лишил себя свободы, не совершив при этом ни малейшего достойного осуждения поступка, меня и мою жену, которая добровольно и мужественно делила со мной судьбу, вновь перевозят неизвестно куда.
У меня нет ни малейшей возможности сопротивляться силе, которой пользуются вопреки данному слову. Тем не менее я вручаю Председателю Совета министров Лавалю этот торжественный протест с просьбой передать его послу Германии в Париже.
Эдуард Эррио.
Приехал Лаваль и потребовал вызвать Абетца. Абетц появился в сопровождении Мюллера. Они переговорили между собой и затем зашли ко мне. Наша беседа продолжалась большую часть ночи. Проходила она в маленьком салоне ратуши, украшенном картинами Юбера Робера. Сюда я часто приходил выпить чашку кофе с префектами департамента Сены, и в частности с моими дорогими друзьями Виллеями.
Я всеми силами протестовал против подстроенной мне западни, против такого обращения с нами. Мы оставались без смены белья, не получали никаких известий от нашей семьи. В то время как я говорил, до нас донесся грохот взрывов; что это были за взрывы, я не знал.
Я упрекал Абетца за очень невнимательное отношение к нам. Он стал возражать против этого обвинения:
– Оно совершенно необоснованно, и я охотно пригласил бы вас провести ночь в моем посольстве, но г-жа Абетц уехала, и со мной осталась лишь бонна-итальянка.
– Уверены ли вы в том, – спросил его я, – что ваша бонна-итальянка уже не сбежала?
– Во всяком случае, – продолжал Абетц, – если вы вернетесь в Нанси, то я вам твердо обещаю, что оттуда вас никуда перевозить не будут.
Беседа в резких и колких тонах продолжалась всю ночь под контролем хранившего молчание, но не пропустившего ни единого слова советника Мюллера. В четверг, 17-го, в 10 часов утра нас отвезли в немецкое посольство и заперли в гостиной, выходящей окнами в маленький сад, возле того места, где похоронена Коко, маленькая собачка Марии Антуанетты. Нам принесли книги, и среди них «Путешествие Гете в Италию» Саши Гитри. Пришел Абетц с растерянным лицом. Он ругал немецкую полицию, назвал ее пустоголовой и сваливал на нее всю ответственность за происходящее. В этой связи он рассказал мне историю с Анри Клейстом, которую я плохо понял. Абетц предложил интернировать меня под честное слово в Швейцарию и просил как следует подумать, прежде чем принять решение. Как раз в это время пришел Лаваль и сделал мне подобное же предложение. Приятели, видимо, договорились. Я отказался. Прежде всего по причинам морального порядка. Поскольку я являюсь хозяином своей судьбы, теперь как и прежде, я намерен остаться во Франции; если нас интернируют в Швейцарию, то я не дам слова, что не убегу. Впрочем, достаточно было бы и материальных соображений, чтобы отказаться от этого предложения. В Швейцарии жизнь очень дорогая, а у нас нет денег.
– Это верно, – подхватил Лаваль. – Я считаю, что в настоящее время нужно иметь три с половиной миллиона, чтобы уехать в Швейцарию. Но у меня есть деньги для вас и для меня.
Этим оскорбительным предложением был положен конец беседе.
Около полудня Абетц препроводил нас, по-прежнему пленников немцев, в отель «Матиньон». Я вновь заявил о своем отказе и о своей решимости, если только меня не принудят к этому силой, отказаться от любого решения, кроме возвращения в Нанси. Скоро я понял, что даже правительство являлось объектом настойчивых требований немцев и что ему было предложено покинуть Париж. Г-жа Лаваль встретила нас чрезвычайно любезно и, если судить по ее словам, даже с живым участием. Она распорядилась накормить нас, так как нам предстояло всю ночь провести в пути. Позднее мне стало известно, что даже в отеле «Матиньон» у англичан был эмиссар, который тщетно пытался установить отношения с моим помощником Фриолем. Последний во время моего пребывания в Париже оказывал мне помощь необычайно усердно и мужественно. Он опасался, что, внимательно и снисходительно выслушивая речи не знакомого ему собеседника, он мог угодить в западню и тем самым скомпрометировать меня. Кстати, меня уверяли, что возле церкви св. Клотильды была расставлена целая полицейская команда – на случай, если будет сделана попытка похитить меня. Мне не удалось проверить, так ли в действительности обстояло дело.