Молодые люди из пополнения, наконец, плучили возможность доказать свои способности. В их расположении запищал телефон, и командир приказал приготовиться. С поста управления включили прожекторную установку. За тяжелым сеточным стеклом раздалось шипение, которое затем перешло в глухой гул. Широкий сноп света метнулся на пять километров ввысь и уперся в обгоняющие друг друга облака, похожие на дым. Невдалеке лейтенант орудовал регулятором на доске звукоулавливателя. Четыре трубы двигались, как бы шаря и прислушиваясь. Вместе с трубами автоматически двигалось в стороне и неуклюже огромное блюдо прожектора. Зеркало-отражатель сияло нетерпеливым блеском. Световой столб, как нож, резал облака и, наконец, остановился, нащупав быстро летящие белые крылатые существа, похожие в столбе света на гигантских насекомых. «Искатель» выполнил свою работу. Теперь к нему присоединились «сопроводители», и еще четыре таких же белых столба взметнулись к мутному небу. Один из них задел еловые леса Гохвадьда.
Сразу же в полосе яркого света вспыхнуло длинное белое облако, за ним другое, третье… Зенитчики и прожектористы работали точно и быстро.
– Ишь ты, – проговорил полковник, опуская бинокль, – шоферский клуб как действует.
Немного пониже, в лощинке, наводчик, привалившись грудью к рычагам и не спуская глаз с концентрических кругов диоптра, с трудом сдерживал мощную вибрацию тройного зенитного пулемета.
Земля вздрагивала, в штабе мелко звене стекла, в конюшнях нервничали деревенские лошади и собаки, повизгивая, жались поближе к людям.
Наконец, на небе вспыхнуло пламя. Ярко горящий клубок, оставляя за собой огненный след, покатился к горизонту и там взорвался выбросив фонтан огня. За ним последовал другой, потом третий.
Полковник спокойно следил за этой феерической картиной. Его не волновали ни монотонный гул моторов, ни поспешное хлопанье зенитных пушек, ни густой, низкий, механический звук пулемета, ни яркие световые дуги трассирующих снарядов и метущиеся белые столбы прожекторов. Романтика ночного боя потеряла для него всякую привлекательность. Он привык драться по ночам. Он отдавал приказания и поднимал бинокль. Голос его стал сухим и жестким. Он распоряжался, как дирижёр огромного оркестра, механизм полка работал безотказно, и стоило этому большому усатому человеку поднять руку, чтоб заговорила или замолчала новая батарея.
В четыре часа утра ракета обозначила «отбой». Гул моторов смолк. Четыре самолета противника упали и сгорели, остальные ушли. Рыжая полоса зари поднялась над верхушками елей Гохвальда.
Полковнику принесли письмо, нацарапанное карандашом на обрывке бумаги. Он подошел к окну и при мутном свете наступающего дня прочел письмо:
«Господин полковник, я прошу вас уничтожить это письмо, как только прочтете. Я вовсе не член фашистской партии, я рабочий, Ян Борн меня зовут. Человек, с которым меня поймали, капитан Гальс, знаменитый Гальс, занимается опытами с бактериями, он называет это „черный крест“, не верьте ни одному его слову. У меня не было выхода, – если б я не пошел на это дело, меня послали бы в атаку и прикончили бы пулей в спину. Я сейчас боюсь, они все равно меня прикончат как прикончили четырех других из „специальной части № 3“. Они говорят, что человеческая жизнь ничего не стоит и кто боится умереть, тот не имеет права жить и может быть использован как „материал“. Когда кончит война, прошу вас передать привет вдове Ганне Борн из заводского поселка в Гертингере, в Оберланде, а я больше не могу так жт все равно он меня убьет. У меня есть ампула, зашитая в белье».
– Дежурный! – рявкнул полковник, – куда посадили пленного?
– В нижний этаж, товарищ полковник…
– За мной!
Было уже поздно. Белобрысый человек в крестьянской куртке лежал, уткнувшись головой в угол, нелепо разбросав ноги в тяжелых солдатских сапогах. Лицо его посинело. На полу чуть поблескивали кусочки тоненького чистого стекла.
Полковник посмотрел на него и прикоснулся пальцами к козырьку шлема.
– Бедняга, – сказал он, потом дернул себя за ус. – Товарищ помполит! Сейчас семнадцатый час. Время есть. Распорядитесь похоронит его как советского гражданина.
– Есть похоронить! – глухо отозвался помполит.
Полковник вернулся в штаб. Перед, тем как засесть за карты, где красным был отчеркнут рубеж, на котором следовало полку развернуться, он закурил, подошел к окну. Он снова увидел надпись карандашом на стене.