— Хорошо в целом,- говорит император писцу.- Поправь, где я сказал, и неси.
Он доедает и допивает свой ужин и уже после молитвы, перед самым отходом ко сну, велит готовить курьера. Тот получает запечатанный пакет, дает клятву исполнить все как можно быстрее и скачет в ночь под дождем. Особая бумажка дает ему право сесть на ближайший любой корабль, отплывающий в Рим. Всадник гонит лошадь, ноги у лошади разъезжаются в грязи на плохой дороге.
Для Амалазунты послание - полмесяца непрерывной езды, трупы загнанных лошадей, иссеченные бичами спины невольников на гребных судах - пустая бумажка. Механически разворачивает в постели, механически читает: так и есть, император ждет ее, другого ответа не могло быть. Хлопает в ладоши, вызывает одного из парней, дежуривших постоянно под ее дверями.
— Можно действовать.
Он знает, что ему делать, поворачивается и уходит. Уже все обдумано, обговорено, устроено. Сейчас, когда этот парень дойдет до гавани, корабль, груженный золотом и драгоценностями, только золотом и только драгоценностями и еще самым необходимым в пути: провиантом и пресной водой, поплывет в Эпидамн и станет там на якоре.
Ее план коварен и прост, куда проще того, с которым ей приходилось бороться все эти месяцы. Но он имеет преимущество: ту энергию, с которой он наносит удар по врагам. Заговор против заговора. Он быстротечен, и против него еще не выработано ни стратегии, ни оружия. Действуя так, как она задумала, можно победить большие силы малыми силами. Если б ей было суждено воевать, она бы смогла одержать победу, не уступающую победе Сципиона. Но дело только начато, и неизвестно, чем оно закончится для Амалазунты, возможности две: выиграть и не проиграть.
Проиграть она не может - корабль плывет! Корабль, груженный золотом,- там вся казна, очень много золота и дорогой посуды, которую даже не взвешивали. Ночью и днем в бурдюках, будто вино, в тюках, в корзинах, словно хлеб, грязные оборванцы, которых не тронет ни один разбойник - побрезгует, возили золото на корабль. Везли и не знали, что везут. Чтоб обмануть их любопытство, золотые монеты фасовались в небольшие коробки, коробки зашивались в тряпки, опускались в воду, в зерно и так грузились на корабль. Особо доверенные лица: капитан с помощником - не кто иные, как ее родственники, временно поставленные на эту должность, работали в трюме до седьмого пота, освобождая золото от этой дряни. Сначала хотели не освобождать, но казны оказалось так много и золото таким тяжелым - пришлось.
Какой-то матросик начал нюхать, очень интересоваться, землю рыть - кокнули. Другой матросик спустился в трюм, долго смотрел капитан ему в глаза, пытаясь понять, успел ли тот узнать, чего не должен, но ничего не увидел, кроме самой наивности, и простил, иначе они к концу погрузки не досчитаются и половины команды, придется нанимать еще людей. Товар принимается по реестру, принят, отмечено, реестр везется назад тем же прежним оборванцем. Во дворце, в подземелье, его нагружают вновь, дают новый реестр. Все провернуто как купеческая сделка, комар носика не подточит. Основная трудность вывозить из дворца, основная трудность - шпики старейшин. Вывозится казна государства, казна государства у всех на глазах, один шаг до обвинения в государственной измене. Амалазунта практически не спала эти дни и ночи погрузки. Бегала от окна к окну, из подвала в будуар, заламывала руки, колотила кулаками стену.
— Если вы провалитесь, только вы виноваты. Не вздумайте болтать. Сболтнете, вам конец, не от них, так от меня, придержите язык за зубами, я сумею вас спасти.
Помощник с капитаном оскорбились: разве они похожи на болтунов. Не похожи, не похожи - успокаивает их,- иначе бы не занимались таким делом, пусть оценят ее безграничное доверие им. На всякий случай выработано алиби: деньги грузятся для серьезных военных закупок по договору. Сфабриковали договор - не понадобилось: корабль плывет в Эпидамн. Если ее свалят, с единственным сундучком, со служанками доберется она как-нибудь до Эпидамна, поживет в доме, обещанном ей императором, и тронется в Византию, где сможет устроиться по-царски, а не нищенкой, побираться под окнами Юстиниана. Теперь она не проиграла.
Едва закрывается дверь за помощником капитана, как открывается перед целой компанией пока непонятного назначения. Робея, входят эти люди в царские покои, смотреть по сторонам, озираться и то не решаются, очень смущены, в хоромах - не в кабаке, низко кланяются ей. Им разрешено войти сюда и разговаривать с ней при полном вооружении. Здоровые, плечистые, в кожаных рубахах, все готы, все преданы Теодориху и лично ей, они знают одно ремесло, без которого не обойдется ни один современный политик. Им не надо втолковывать то, как много от них зависит, им не надо говорить, что историю в данном случае под уздцы держат их грубые руки,- не прочувствуют. Надо подхлестнуть, подстегнуть их профессиональную гордость. Как ни хвастаются умники, философы своими - познаниями, как ни задирают нос, что станется с их философией, если один такой мальчик в узком месте не захочет посторониться, а толкнет в грудь ручонкой, перетянутой сыромятным ремнем,- дух вон? И из философа, и из всей философии в его лице.