— Нет? А если есть? А если сюда ворвутся неприятельские солдаты, а если резня, вы подумайте, на что вы обрекаете себя, своих близких?
Асклепиодат кивнул одному своему сатрапу, такую пропаганду больше уже нельзя терпеть. Он дал свободе публичных выступлений розно столько, сколько она заслуживала в обстановке осажденного врагами города. Не торчи Велизарий под стенами, можно было бы слушать подобные дебаты хоть до утра, и праздные мысли, воевать или не воевать, не жалили бы сердце обидой. Никаких сомнений именно теперь, никаких разглагольствований и пересудов. Ничего не поделаешь, раз самую справедливую политику приходится отстаивать несправедливыми методами. Действительно, какой-то пацифист предлагает сдать крепкий обороноспособный город врагу, и при этом напускает на себя выражение провидца, и с выражением, с мокрыми щеками (ах, посмотрите, как он родину любит, никто не любит, он - один) начинает в корне предательскую точку зрения декорировать под патриотическую. Словесная казуистика, даже не демагогия. Стефана стаскивают, бьют по морде, по зубам. Асклепиодат с достоинством уходит с площади, люди бегут за ним, кричат: спаситель! Избитого до полусмерти Стефана вечером находят слуги и притаскивают в дом. Оттирают, ставят примочки, отпаивают травами.
Теперь Асклепиодат и Пастор борются между собой. Авторам победившей идеи тесно на крохотном пятачке у руля. Власть авторитета не может стать реальной, пока к ней не подключится госаппарат и армия. Необходимо в ближайшее время на плечах доверяющего народа вознестись и присосаться к административной власти. Удается, пока не удавалось, были дружны и ладили, стало удаваться - пошли врозь. Два медведя лезут по тонкой осине, кто вперед очутится наверху, ревут и пхаются. Власти четыре: еврейская экономическая (поставки продуктов - власть над брюхом), неаполитанского городского сената (центральная исполнительная и законодательная), готского гарнизона - военная, и народного собрания - публичная, всеобщая. В период бурь и волнений последняя стала самой сильной и определяющей положение вещей. Если раньше существовала тысяча возможностей обмануть равнодушных к судьбе города граждан, напоить водкой, то теперь, стоило прикоснуться к быть или не быть городу, последний пьяница протрезвел, встал и обнаружил недюжинный ум. Опойка мыслит категориями вселенскими, разве он может променять чекушку на будний день политики - никогда, зато как только масштабы меняются и начинают соответствовать его мышлению, он тут как тут во всей красе своего высокого законсервированного, проспиртованного духа. Он здорово сохранился, опойка, свеж как огурчик. Пусть сенаторы считают свои мелочи, он будет соображать на двоих, заливать с философской мудростью своего народа, пока петух не клюнет. Петух клюнул, народное собрание на площади дало знать: оно поступит так, как захочет, и выдвигает своих лидеров Пастора и Асклепиодата.
Еще вчера никто, сегодня - вожди. Пастор в первой роли, Асклепиодат на подхвате (вождь на подхвате). Завладели главной силой - народным сознанием. Но три остальных - еврейство, сенат и готы - начинают строить народному потоку мраморное русло, пусть бежит, бурлит, но в нем. Есть резон и вождям бросить заодно пару мраморных глыб. Поток и не заметит, как изменит маршрут, зато где-то на самом верху, куда и смотреть было страшно, четыре власти - и смиренная, укрощенная благоразумием каменных преград народная в том числе, на общих с другими тремя основаниях - соединятся в лице вождя, хотя и выдвинутого из народной среды, но ставшего благодаря альянсу общим, гражданским.
Им может быть один человек: Пастор или Асклепиодат. Кажется, вперед вырывается Асклепиодат: меньше сомневается. Они меняются местами. Асклепиодат в первой роли, Пастор на подхвате. Но Пастору не нравится, начинает сутяжничать, совать палки в колеса общему делу. Палки из колес выдергивают, замахиваются, но пока не бьют: авторитет спасает. Там, где очевидно и правильно, находит мелкие, несущественные изъяны. Второе лицо от привычки быть первым обнаруживает склонности индивидуалиста, переходящие в эгоизм. Защищает Стефана, что очень некстати. Неужели непонятно: вторая роль формальна, содержится для вида. Если второго содержать не для вида, он зазнается и попрет. Пастору предлагают, оставаясь на месте, для его же интересов скромно попастись в тени. На военном совете, который созывается вечером, после событий на площади, былые соратники порывают окончательно. Асклепиодат призывает продолжать оборону. Пастор идет на попятный, цепляясь за мутную логику Стефана. Площадь площадью, совет советом. Решение, вынесенное эмоциями граждан, стоит еще раз обдумать. Как бы народ ни делал историю, в тихой комнате десять уединившихся тут людей найдут способ делать свой народ. Итак, можно предположить: либо Велизарий действительно подобрал ключ, либо шантажирует. Если б он подобрал ключ, он бы не стал об этом заявлять. Раз заявил: шантаж. К этому выводу склоняется большинство. И лишь меньшинство думает иначе. Все проще: узнал способ, но способ будет стоить жертв; кому нужны победы, купленные ценой жизни половины солдат? Точки зрения самые разные. Вряд ли теперь Велизарий примет те условия - продиктует свои. Может, проверить его? Если продиктует, тогда действительно подобрал ключ.