Солдаты опоясали дворец плотным тройным кольцом. Велизарий взглянул в окно на живописные чудеса, на мазню киноварью по грязи и отвернулся. Он не знает, что от него требуется на сей раз, и ничего не станет говорить.
Неаполитанцы не уходили, требовали себе прощения. Собирались дворец перевернуть, лишь бы получить свое.
Вышел, простил, художества велел унести с собой. Он - не поклонник варварских искусств обращения с человеком, хотя иногда в силу необходимости малюет сам, просил пощадить перетруженные нервы. Сделали, как просил. Глубоко тронуты, уходят, преданы навеки.
По Риму весть: Неаполь пал - невероятно. Самый крупный оплот перед Римом, остальные Велизарий пощелкает как орешки, если они не вмешаются, ничего не сделают, будут сидеть, как сидели, Теодату устроили самую настоящую сцену. Теодат был вынужден окружить себя стражей, вскочил с кресла, корона съехала набок, ругался, плевался, говорил, что его никто не слушает и он для них больше не царь. А раз так, то пусть хотя бы не лезут к нему с упреками. Поздно, раньше надо было думать. Поздно?! У истцов лица вытянулись от возмущения. Может, он и Рим бросит, как Неаполь, и Равенну. Может, он договорился с Юстинианом, для вида посадил в яму послов, а сам тайно отправил своих.
Доверия нет и не может быть. Зачем доверять, когда можно проверить. Требуют от него свести их в личную канцелярию и предъявить все бумаги, в том числе и переписку с Юстинианом. А вы - дети? - защищается Теодат. Почему вас нужно вести за ручку по этой войне? Действуйте сами, и нечего сваливать общие неудачи на одну голову правящего лица. Он бы никогда не признал фальшь своего положения, а тут признал и даже жалуется на нее, добавляет: лица, правящего формально. Словом, сцена малоприятная одинаково для обеих сторон.
Для Теодата - приходится признать; от него требуют того, чего он, увы, дать не может, его они сами лишили авторитета, обездолили, можно сказать, а теперь пристают: где его власть, где его авторитет и почему эта власть и авторитет не наносят врагу сокрушительных ударов.
Для готов - ими правил никто. В мирное время еще кто-то, в военное - уже никто. Главное поражение Теодату нанес Велизарий. Не возьми Велизарий Неаполя, не найди тот чертов солдат разрушенного водопровода, положение Теодата стало бы прочным, как никогда. Гадания, прорицания не возымели бы над ним действия, узнай он про победу. Пальцем не пошевелив, вознесся бы над всеми. Теперь дорога на Рим открыта, серьезная угроза нависает не только над территорией, подчиненной и верной готам, но и над самой основой их завоеваний, над делом Теодориха.
Воеводы ничего не добились от своего царя, ничего и не могли от него добиться. Высказались и ушли. Лучше не иметь никакого, чем этого, но кто знал. Раньше казалось: лучше этого, чем никакого; война все перевернула вверх тормашками, перетрясла, война-младенец, война в колыбели, война с соской во рту уже теперь заставила себя уважать. Дутый царь тянул их назад, сковывал руки тем, что он был. Как с ним поступить, они еще решат, а пока соберутся лагерем, стянут все войска, которыми располагают на юге и в средней Италии, в одно место. Им надо выработать основную стратегию войны. Не уходя далеко, тут же, в предбаннике апартаментов, решили разбить лагерь в Регете, в двухстах восьмидесяти стадиях от Рима, местечке, выгодном во всех отношениях. Там они становятся мобильными, способными к единению усилий как физических, так и интеллектуальных. Из Регеты можно двинуться к югу, можно остаться на месте, можно преградить все доступы к столице и практически отбить удар любой силы.
Первое крупное поражение позади, они энергичны и самонадеянны, как всегда. Лошади мирно щиплют траву, вожди обжираются и горлопанят. Мысль о любви к родине в подобной ситуации - мысль, далеко не праздная. Военная демократия, по их мнению, претворяет эту мысль. Следствие военной демократии: новый вождь - Витигис. Когда-то прославившийся в войне с гепидами, в битве около Сирмия, он долго подвизался на второстепенных ролях и выдвинулся лишь в лагере. «Великие подвиги, дорогие товарищи по оружию,- говорил,- надо хотеть совершать не случайной удачей, благодаря подвернувшимся обстоятельствам, а на основании благоразумно составленных планов». Но чаще сурово молчал: экономил на устной речи. Сирмий - далекая история, наивность, почти детство - небольшая военная школа в начале пути. Бить варваров более варварских, чем ты сам, легко, много труднее драться с цивилизованным противником. Парадокс войны в том, что она, требуя от человека мускульных усилий, глубоко в своей сути интеллектуализирована. И теперь их путь, как путь борьбы с умным противником, именно интеллектуализация военных действий, а мужеству учиться не приходится: мужества нахватались под Сирмием еще в иные зеленые дни.