Шли дни работы в подполье. Мы прятались где могли, по возможности избегали появляться на людях, почти не выходили на улицу. По прошествии нескольких месяцев стало известно, что в наших рядах имеется предатель, имя которого мы не знали, и что он уже выдал партию оружия. Нам стало известно также, что он выдал яхту и передатчик, хотя и не успел еще совершить "купчую". В своем первом доносе предатель постарался показать кубинским властям, что он действительно был в курсе наших дел. Но это спасло нас; мы знали, что известно предателю. С этого момента началась лихорадочная деятельность. "Гранма" была подготовлена к выходу чрезвычайно быстро: съестные припасы, которые, по правде говоря, удалось достать в небольшом количестве, были свалены грудами вперемешку с обмундированием, винтовками, амуницией и двумя противотанковыми ружьями, к которым почти не было патронов. Наконец 25 ноября 1956 года в два часа ночи мы приступили к выполнению того, о чем говорил Фидель и что стало поводом для издевок в проправительственной печати. "В 1956 году мы станем свободными или мучениками", - заявил он.
С потушенными огнями покинули мы порт Туспан. Яхта была страшно перегружена людьми и различным снаряжением. Погода стояла очень плохая, но устье реки продолжало оставаться спокойным, хотя навигация была запрещена. Мексиканский порт остался позади, и спустя немного времени были зажжены огни. Мы лихорадочно стали искать лекарство от морской болезни, но так и не нашли его. Были спеты кубинский национальный гимн и гимн "26 июля" - все это длилось, наверное, не более пяти минут. Затем судно стало представлять собой трагикомическое зрелище: люди сидели с мученическими лицами, обхватив руками животы, одни уткнулись головой в ведра, другие распластались в самых неестественных позах. За исключением двух или трех матросов да четырех или пяти пассажиров, все остальные из 82 человек страдали от морской болезни. Однако на четвертый или пятый день общая картина несколько улучшилась. Была обнаружена и причина течи на яхте: оказалось, что в туалете не был закрыт кран. Но к тому времени мы успели выбросить за борт все лишнее, чтобы облегчить судно.
Избранный нами путь описывал дугу к югу от Кубы, проходя около Ямайки и Больших Каймановых островов, а высадка предполагалась в каком-либо месте вблизи поселка Никеро в провинции Орьенте. Осуществление плана шло довольно медленно. 30 ноября мы услышали по радио сообщение о восстании в Сантьяго-де-Куба, поднятом Франком Паисом, который рассчитывал, что оно совпадет с прибытием нашей экспедиции. Ночью 1 декабря мы развернули яхту и взяли курс прямо на Кубу, нетерпеливо высматривая огни маяка на мысе Крус: у нас не хватало воды, топлива и провизии. Находясь в два часа ночи в сплошной темноте при плохой погоде, мы испытывали беспокойство. Марсовые сменяли друг друга, тщетно пытаясь обнаружить луч света на горизонте. Бывший лейтенант военно-морского флота Роке поднялся на маленький верхний мостик в попытке обнаружить огни маяка на мысе Крус, но потерял равновесие и упал в воду. Некоторое время спустя после возобновления движения мы увидели огни, однако астматический ход нашей скорлупки сделал нескончаемыми последние часы похода. Уже был день, когда мы высадились на Кубе, в месте, которое известно под названием Белик и расположено около Лас-Колорадас.
Какое-то каботажное судно заметило нас и сообщило по радио о своей находке батистовцам. Едва мы успели покинуть яхту, захватив с собой в большой спешке лишь самое необходимое, и забраться в болото, как над нами появилась вражеская авиация. Поскольку болото, по которому мы шли, было покрыто мангровыми зарослями, летчики противника, конечно, не обнаружили нас, но армия диктатуры уже шла по нашим следам.
Нам понадобилось несколько часов, чтобы выбраться из болота, в которое нас завели неопытность и безответственность одного из товарищей, назвавшегося знатоком здешних мест. И вот мы уже на твердой земле, заблудившиеся, спотыкающиеся от усталости и представляющие собой армию призраков, движущихся по воле какого-то механизма. К семи дням постоянного голода и морской болезни добавились три ужасных дня на суше. Ровно десять дней спустя после отплытия из Мексики, на рассвете 5 декабря, после ночного марша, прерывавшегося обмороками от усталости и привалами, мы добрались до места, название которого звучало как насмешка - Алегрия-де-Пио [1] (Святая радость). Это был небольшой островок низкорослого кустарника, охваченный с одной стороны плантацией сахарного тростника, а с другой - несколькими полянками, за которыми начинался густой лес.
Для лагеря это место было неудачным, но мы сделали привал, чтобы отдохнуть здесь день и возобновить поход на следующую ночь.
Алегрия-де-Пио
Мы были обессилены походом не столько длинным, сколько трудным. Высадившись 2 декабря в Лас-Колорадас и потеряв почти все свое снаряжение, мы долго шли в новых ботинках по болотистому побережью. В результате почти все бойцы отряда натерли ноги. Однако новая обувь и растертые ноги были не единственными нашими врагами. Мы прибыли на Кубу без провианта после семидневного путешествия по Мексиканскому заливу и Карибскому морю, начатого 25 ноября из порта Туспан в ненастную погоду, когда навигация была запрещена, отправились на судне, находившемся в плохом состоянии, с непривычки страдая от морской болезни. Все это сказалось на отряде, который состоял из необстрелянных людей.
От моего военного снаряжения остались лишь винтовка, подсумок да несколько отсыревших патронов. Аптечка пропала, большинство вещмешков были брошены в болото. Всю ночь на 5 декабря мы шли по меже плантации сахарного тростника сентраля[2] в Никеро, принадлежавшего в то время Хулио Лобо. Голод и жажду утоляли тростником, неосмотрительно бросая остатки себе под ноги. Правда, батистовские солдаты уже знали о направлении нашего движения, потому что наш проводник, как нам стало известно много лет спустя, был главным предателем и навел их на след нашего отряда. Отпустив этого проводника накануне ночью, мы допустили ошибку, которую не раз повторяли в ходе последующей борьбы, пока не поняли, что ненадежных людей из местного населения нельзя оставлять без надзора, когда находишься в опасном районе.
На рассвете 5 декабря среди нас оставалось мало тех, кто мог двигаться дальше. Пройдя совсем немного, люди просили сделать привал подольше, многие теряли сознание. Поэтому был отдан приказ становиться в редком кустарнике, находившемся около плантации сахарного тростника в относительной близости от густого леса. Большинство сразу же уснуло.
К середине дня появились признаки необычного оживления: поблизости стали кружить самолеты "байбер" и авиетки, принадлежавшие армии и частным лицам. Некоторые из нас машинально продолжали резать тростник, не думая о том, что их могут обнаружить с вражеских самолетов, пролетавших на небольшой высоте. Я, как врач, обрабатывал у товарищей потертые ноги. Я помню, как сделал последнюю перевязку Умберто Ламоте, для которого тот день оказался роковым. В моей памяти запечатлелся усталый, грустный вид Умберто, тяжело передвигавшегося от походного лазарета к своему месту, с ботинками в руках, которые он не мог уже одеть.
Мы с товарищем Монтанэ прилегли, прислонившись головой к дереву, и беседовали о наших детях, поглощая скудный паек, состоявший из половинки копченой сосиски с двумя галетами, как вдруг раздался выстрел, за которым через несколько секунд на нашу группу из 82 человек обрушился шквал пуль, по крайней мере, так показалось моему встревоженному воображению в момент этого боевого крещения. Моя винтовка была не из лучших. Я умышленно попросил оружие похуже, поскольку мое физическое состояние после длительного приступа астмы, продолжавшегося в течение всего нашего путешествия по морю, было плачевным и я не хотел, чтобы хорошее оружие пропадало в моих руках.