Несмотря на всю значимость и значительность образа Сергия, в романе он занимает более скромное место, чем, например, образ князя Дмитрия, однако это не означает, что и роль его в идейно — образной структуре романа меньше. Как ни странно, отсутствие сюжетного действия, связанного с образом преподобного Сергия, вовсе не ощущается в романе. Хотя герой участвует непосредственно всего в нескольких сценах, появляется на страницах романа достаточно редко, но незримое его присутствие ощущается постоянно. И дело даже не в том, что о нем упоминают персонажи (Дмитрий, Алексей, Пересвет и другие), но в том, что обилие «света» в романе заставляет ощущать силу духовного воздействия Сергия на соотечественников. «Вера христианская есть свет и любит свет», — говорится в сочинении Филарета[251], и в романе Лебедева образ света нередко замещает конкретный образ непосредственного служителя культа.
Отсутствие сюжетных перипетий, связанных с личностью Сергия, было, по — видимому, продиктовано опасностью деэстетизации образа героя. Поэтому можно говорить о том, что образ Сергия, хотя и имеет индивидуальную портретную характеристику (автор, как и в предшествующих случаях, неоднократно подчеркивает одни и те же черты его облика: «бледное, в продольно павших складках, тонкое и сухое лицо», с. 226, 377, «прямая спина» и т. п.), создается в романе как бы опосредовано, через мысли и деяния, образы и личности других персонажей.
Народ — еще одна социальная ступень постижения истории в романе Лебедева. Наряду с князем, боярством и церковью народ входит в общую феодальную структуру древнерусского общества. Самая низкая с точки зрения социальной, эта ступень — самая высокая в романе с точки зрения нравственно — этической. «Мнение народное» — это главный камертон, по которому выверяется «добронравие» князя, «братолюбие» бояр и князей, благочестие и «веролюбие» служителей церкви.
Летописные свидетельства, как известно, не сохранили для истории имен простолюдинов, смердов, горожан, которые испили общую искупительную чашу на Куликовом поле. Поэтому писатель не связан пределами какого — либо исторического лица, но создает обобщенный вымышленный образ, воплощающий в своей судьбе судьбу народную. Именно так, в единстве с подлинными историческими героями, образы вымышленных лиц дают автору возможность раскрыть красоту души народной, подлинно народные идеалы, своеобразие и самобытность русского национального характера, начинавшего складываться в изображаемую эпоху.
Среди «простонародных» персонажей романа особо выделяются образы Елизара Серебряника и Лагуты Бронника. Обратим внимание на то, что оба они принадлежат «к тому низшему слою населения, которое перед крещением Руси называлось смердами, а после, вопреки всем обычным представлениям ученых нового времени, наиболее христианским слоем населения, отчего и получило свое название — к крестьянству»[252], с которым, как известно, широко связываются представления о русском национальном характере. Лидерство их среди прочих персонажей отражает не только разветвленное сюжетное действие, но образная семантика их имен.
Как известно, народное мышление издревле связывало предуказание в имени человека его судьбы и жизненного пути, ему предначертанного. «Наши предки верили, что между именем и свойствами человека находится таинственная связь, по которой внутренние качества человека условливаются и определяются именем его»[253]. Уже в ранних повестях Лебедева это народное мироразумение находит свое отражение: ономастика играет значительную роль в художественной логике произведения, выступая одним из слагаемых, одной из опор подтекста.
В романе выбор имени Елизара и Лагуты подчинен стремлению автора к воссозданию национально — исторического колорита. Писатель избирает для своих героев имена не нейтральные, а характерологические, семантически значимые, образоформируюцие, которые, с одной стороны, явно архаизируют художественное оформление образа, с другой — эмоциональная экспрессия этих имен подчеркнуто национальна, что составляет их наиболее существенную сторону.
251
История русской церкви: Сочинения Филарета Черниговского. Изд. 6–е. М.: М. А. Ферапонтов, 1888. Т. 1. С. 63.
253