Вслед за своим великим предшественником Лебедев ведет разговор не просто об отдаленном историческом событии, но разговор о национальной истории, о совокупности ее событий, о жизненности и повторяемости их.
Глубокая заинтересованность художников в судьбе своей родины порождает личностное, эмоционально — взволнованное восприятие давно произошедших событий: как в поэзии Блока, так и в прозе Лебедева ясно ощутимо стремление перевести повествование о событиях прошлого из плана внешне — объективного во внутренний, субъективный. Отсюда свойственная обоим художникам тяга к таким понятиям, как «душа». И тот факт, что Лебедев снимает блоковский эпиграф при подготовке книжного варианта, не свидетельствует об отказе писателя от ориентации на поэзию Блока. Эпиграф из Блока не только был эмоциональным ключом к роману в целом, но к развитию одной из главных его тем — «темы о России».
Глава 7. Литературный «неформат»
Леонид Бородин в поисках «третьей правды»
Еще одна проблемная зона, связанная с историко — литературной презентацией, с интерпретацией «традиционной прозы» — литературное наследие Леонида Бородина (1938–2011) — оригинального мыслителя и замечательного писателя, на протяжении многих лет возглавлявшего «толстый» журнал «Москва». Без него, как и без В. Липатова, полной и максимально объективной историей русской литературы ХХ столетия не создать, хотя пути обхода уже давным — давно намечены. До сих пор при выполнении этой задачи одни специалисты ориентировались на презентацию двух генеральных тенденций послевоенного литературного развития, которые были представлены в известном научно — публицистическом диалоге Ф. Абрамова и А. Синявского — в статьях «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе» (1954) и «Что такое социалистический реализм» (1957). Мы уже писали о том, что Ф. Абрамов отстаивал необходимость возвращения русской прозы в пространство литературной традиции, еще будем подробно анализировать идею А. Синявского, обусловленную необходимостью модернизации литературных техник. Противостояние было абсолютно очевидным. Одна из интерпретаций этого противостояния принадлежит Л. И. Бородину, утверждавшему, что литература либо «способствует устремлению человека к идеальному бытию», либо «отвлекает его образцами фантастических, то есть попросту выдуманных сюжетов, сколь бы ни претендовали эти сюжеты на обобщение и типизацию»[259]. Представители второй, более многочисленной группы литературоведов пытаются забыть об этом диалоге и представить только одно из обозначенных направлений литературного развития как доминирующее[260].
Но прошедшие десятилетия не дают возможности сосредоточиться только на генеральных установках литературного развития, даже самых значительных. Дело в том, что именно в «оттепельную» эпоху литературное многоголосие становится почти таким же масштабным, как в первое постреволюционное десятилетие. Между двумя основными противоборствующими позициями с достаточной отчетливостью оформляются множественные переходные, которые, к сожалению, при создании учебников и учебных пособий по истории русской литературы второй половины ХХ века пока еще игнорируются. Так, почти не говорят о создателях «лирической прозы», сосредоточившись на менее значительной в художественном отношении прозе «молодежной». Уходит из поля зрения исследователей «московская школа», представленная когда — то «прозой сорокалетних». Из литературной обоймы «третьей волны» русской эмиграции исчезает чрезвычайно значительная и интересная фигура Наума Коржавина; из описания поэтических школ второй половины ХХ века — литературное наследие Ксении Некрасовой… Наконец, в историко — литературном вакууме оказались имена литераторов, перед которыми даже в расцвет «оттепельной» эпохи «не открылись двери» (С. Лен). Такой вакуум до сих пор сопровождает явление, упоминаемое в знаменитой когда — то статье А. Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» (1969). Одна из ключевых идей А. Амальрика — утверждение о существовании не двух («подлинно марксистско — ленинской» и «либеральной»), а трех идеологических платформ для демократизации общественного пространства. Третья — «христианская идеология славянофильского типа» как оригинальный вариант осмысления нового «городского» порядка, основанного «на стремлении человека к благополучию и инстинкте самосохранения»[261], «христианская доктрина развития общества», определявшая программу тайной политической организации ВСХОН (Всероссийский социал — христианский союз освобождения народов)[262].
259
260
См. подробнее:
261
262