Почти одновременно и параллельно с военной прозой шло развитие лагерной литературы, отсчет которой принято вести с рассказа А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» (1959 — время создания, 1962 — публ.). В силу специфики лагерной темы проза данного направления (А. Солженицын, В. Шаламов, Г. Владимов, Е. Гинзбург, Л. Жигулин, Л. Бородин и др.) изначально была пронизана духом антисистемности, противорежимности. В самом ее основании отчетливо просматривалась параллель «тоталитарное советское государство // лагерь строго режима», сумма составляющих которой возрастала от произведения к произведению. Неслучайно, что на материале данной темы появилось одно из первых произведений литературы постмодерна — «Зона» С. Довлатова (сер. — кон. 1960 — х — время создания «записок надзирателя», нач. 1980 — х — окончательное оформление текста, 1982 — перв. публ. в Анн Арборе) и одно из самых ярких произведений кон. 1980 — х гг. «Ночной дозор» М. Кураева (1988).
В 1960–1980 — е гг. среди указанных направлений объективно лидировала деревенская проза. Именно в ней мощно и художественно весомо отразились глубинные процессы «разлада» народной жизни, именно в ней были сделаны попытки разглядеть в событиях революции и гражданской войны, коллективизации и колхозного движения в целом истоки трагических конфликтов современности, именно писатели — деревенщики заговорили о взаимозависимости социальных «великих переломов» и нравственной деградации современного человека. В прозе Ф. Абрамова, В. Астафьева, Л. Бородина, В. Белова, С. Залыгина, Б. Можаева, Е. Носова, В. Распутина, В. Шукшина осмысление этих проблем осуществлялось через образ героя «простого», «незаметного», «ординарного», героя «из самой гущи народной». И уже только это следует считать значительным вкладом «деревенской прозы» в развитие современного литературного процесса.
В рамках «деревенской прозы», во многом ориентированной на прошлое, на идеалы традиционной крестьянской жизни, такого рода герои (особенно герои старшего поколения, старики и старухи) обретали черты праведников, героев цельных и идеальных: «нам свойственно идеализировать прошлое» (Н. Бердяев). Но чем меньше герой деревенской прозы был связан с прошлым, чем более он был причастен к настоящему, тем яснее в его характере обнаруживался «слом», «крен», «сдвиг», «беспокойство» и душевная неустроенность. Наряду с героями цельными и идеальными в деревенской прозе появился тип современного героя — героя «промежуточного», маргинального, стоящего «одной ногой на берегу, другой — в лодке» (В. Шукшин). «Беспорядок» в душе такого героя прогнозировал кризис личностного начала, девальвации духовных ценностей, его двуликость и раздвоенность, процесс деперсонализации, нашедший свое отражение в «иронически — авангардистской» (Н. Иванова) прозе В. Пьецуха.
Если деревенская проза опиралась на национально — почвенническую традицию, на основы народно — крестьянского уклада жизни, то городская проза — преимущественно на культурную, интеллектуальную традицию. В критике городскую прозу нередко противопоставляли деревенской, но по сути оба направления возникли и развивались не только не в противовес, но параллельно друг другу, имея точки соприкосновения. Как и в деревенской прозе, в городской остро стоял вопрос о самоценности личности, о (не)развитости личностного начала, о девальвированной «самости» современного человека. В творчестве городских прозаиков герой также подчеркнуто не — активный и не — цельный. «Я» героев городской прозы многолико и многоголосо, не адекватно и не идентично само себе. В героях Ю. Трифонова происходит непрекращающийся «обмен», рефлексия, звучит мотив «чужой», «другой жизни». Герои А. Битова (еще не названные героями — симулякрами) — это герои «без истинного лица», с мозаично — цитатным сознанием, они «производят впечатление», «мерещутся», живут «не — своей», «краденой» жизнью, в «ненастоящем времени», проводят дни «в поисках утраченного назначения»[303]. Постмодернистская формула «мир как текст» едва ли не впервые отчетливо звучит у Битова:
герой «Пушкинского Дома» — филолог, изучающий тексты русской литературы, сам «становится частью текста»[304]. Элементами интертекстуальности, игрового и абсурдистского начала, максимальной слитности автора и персонажа (аннигиляции образа автора — то, что в постмодернистской поэтике будет носить определение «смерти автора») пронизаны и насыщены и содержательный, и формальный планы литературного произведения. Битова интересует не сам предмет, а способы его отражения в художественной реальности[305]. На уровне артистизма стиля проза Битова изысканно — изощренна: «фраза его что — то значит сама по себе… превосходит самое себя; не является простой информацией, а заключает более глубокий смысл»[306]. То есть и в городской прозе можно наблюдать зачатки или родство литературе постмодерна. (В качестве косвенного доказательства «родства» можно привести тот факт, что в 1979 году Битов с рассказом «Прощальные деньки» стал участником альманаха «Метрополь», который, по словам Виктора Ерофеева, явился «„визитной карточкой“ литературы постмодерна»).
303
«…западные критки увидели в романе Битова поразительную близость к эстетическим параметрам постмодернизма: „Первое впечатление, которое получает информированный западный читатель от `Пушкинского дома`, состоит в том, что автор, кажется, использовал опрокидывающие литературные приемы каждого постмодернистского писателя, которого он читал, так же как и некоторых, которых он не читал. Сюда входят эссеизм Музиля… надтекстовый аппарат Борхеса… набоковское обнажение искусственности повествования… свойственная Эко озабоченность интертекстуальными связями… повторения и множественность повествовательных версий, характерные для Роб — Грийе“», — пишет Рольф Хеллебаст в статье о романе Битова, опубликованной в международном журнале «Стиль» (цитируется по кн.:
304
305
Ср. В. Курицын о постмодернистской поэтике: «важна не правда, а замысловатость ментальных операций» (