Труднее всего Егору Прокудину было вырваться из городской темноты, в которой происходят ключевые «городские» события: о судьбе Нинон узнает только поздно вечером, ночью «подорвал» из малины. А вот первая встреча с Любой случилась на ярком солнце, которое, кажется, вечно сияет над ее головой. И сначала Егор пытается от этого солнца закрыться, загородиться, спрятаться от света, которым пропитано пространство Любы — прячется, недоверчиво щуриться, кривляется, закрывает лицо темными очками, одним словом, «строит из себя». И только в финальной сцене Шукшин зафиксирует возвращение подлинного праздника — светлого дня: «Ровный гул тракторов, не нарушал тишины огромного светлого дня». А совсем незадолго до этого покажет нам Шукшин счастливый семейный вечер — радостный общий разговор за ужином. Писатель почти открыто говорит о том, что для ощущения настоящего праздника необходимо восстановление жизненного равновесия, которое заключается в балансе праздников и будней, в светлом человеческом единении.
Сложив все эти детали, можно понять смысл давнего высказывания Л. Аннинского о том, что для Шукшина праздник — «выброс в свободу»[88]. Для «сокровенного» шукшинского героя праздник — покушение на линейность времени, доступ к иной жизни, к иной реальности, вбирающей все разнообразие человеческого бытия, возможность восстановления, казалось бы, забытых представлений русского человека о целесообразности собственного пребывания на этой земле. Создавался шукшинский праздничный хронотоп в поисках освобождения от фальши повседневности, обнажал эту фальшь со всей очевидностью. Деформация одного из ключевых национальных хронотопов стала мощным свидетельством прогрессирующего распада русского мира, уничтожения ментальных скреп, задававших отношение к труду, друг к другу, ко времени и окружающему пространству. Но Шукшин все — таки верил в возможность восстановления необходимых жизненных опор, которые прорастают из прошлого.
«Деревенский Сименон» В. Липатова:
движение по вертикали
Привычным можно считать утверждение историков литературы о том, что произведения лидеров «традиционалистов» (В. Распутина, В. Астафьева, В. Шукшина) заставляли читателей 1960–80–х годов задуматься о национальных основах бытия. Их творчество уже многие десятилетия трактуется как жестко оппозиционное по отношению к тем писателям, которые, как когда — то едко заметил А. Серафимович, властью «облизаны». Так, когда американская исследовательница К. Партэ попыталась включить в обойму создателей «деревенской прозы» В. Липатова, многие воспротивились — писатель с устойчивой репутацией соцреалиста.
Автор культового, включенного в школьную программу романа «И это все о нем» (1974, телевизионная экранизация — 1975) от «неистовых ревнителей» конца прошлого века за литературный успех 1970 — х получил сполна. Своеобразный результат перестроечных оценок — литературный интернет — портретик, созданный А. Бурьяком в связи с демонстраций на некоторых телевизионных каналах сериалов советской поры по романам писателя. Цель, обозначенная автором популярного ЖЖ — адекватно заценить экранизации когда — то нашумевших произведений, женитьбу на дочери литературного чиновника, дачу в престижном писательском поселке Красная Пахра… Все типичные элементы смысловой структуры современного окололитературного интернет — дискурса. В оправдание содержания портретика для Липатова был сформирован иной литературный контекст: В. Пикуль, И. Штемлер, О. Куваев, то есть массовая литература советского времени. Предпринималась попытка выявить причины незаслуженной популярности:
88