Что касается общего течения жизни улымчан, то приезд Стерлядки нарушил его только на время. Но вечное время и место пока настолько сильны и стабильны, что заставляют приезжую включиться в повседневный диалог с окружающим миром. В результате этого диалога происходит восстановление родовой экзистенции самой героини. Первая любовь, не сбывшаяся под давлением родных и близких, заставит ее повзрослеть, напитаться вековой жизненной мудростью предков — в момент расставания с Улымом почувствовать себя устало — старой, откроет неведомое ранее жизненное измерение, которое определяется многими обязательствами перед теми людьми, с которыми человек связан по роду и племени своему.
В. Липатов показывает, как все, что противоречило вековому закону, мешало его осуществлению, до сих пор нейтрализовалось, растворялось в традиционном пространстве, хотя и не бесследно. Модель нейтрализации писатель рассматривает внимательно. Кажется, что с доброй улыбкой он наблюдает, как быстро и почему переоденется и переобуется городская племяшка Колотовкиных. Открыто иронизирует по поводу «культурных» поведенческих моделей молоденькой трактористки, деревенской учительницы, младшего командира Трифонова. Пока проводники новой жизни хотя и останавливают внимание улымчан, удивляют, но не вызывают глубокого и искреннего восторга. Да и сами носители городской культуры не отличаются агрессивным поведением.
Незаметно в вековом порядке растворялись и более значимые вещи — поддерживаемые и насаждаемые официально правила и законы нового времени. В. Липатов обращает внимание на то, как государственное администрирование, за которое в Улыме отвечал колхозный председатель, мудро и незаметно, без лишних разговоров подменяется общинным контролем. Писатель показывает, как живая жизнь чаще всего безболезненно редуцирует идеологически важные установки советской эпохи. После редукции многие детали приобретали иронический смысл. Стоит вглядеться в подробности колхозного собрания, организованного не в колхозном клубе, а на берегу лесного озера, где все цветы здесь цвели, все птицы пели, все ручейки журчали. Президиума не было, а необходимые для протокола выступления участников собрания в прениях были преобразованы в пародийную форму газетной передовицы, не востребованную слушателями и недоступную им. И завершилось необычное собрание не привычным голосованием, а всеобщим праздничным застольем: как только председатель Петр Артемьевич объявил прения закрытыми, колхозники деловито принялись за баранину с картошкой, квас и пшеничный румяный хлеб. Председателя слушались беспрекословно как слушаются старшего в староверческом роду, непонятное великодушно воспринимали как ритуальное.
Но главное в сюжете этого произведения — его антропологический код, в котором уникальные характеристики сибиряков приобретают особый статус. Так, в знаменитом кинофильме «Сказание о Земле сибирской» официально — пропагандистский образ Сибири был представлен идеологической формулой «земля потомков Ермака». Формула актуализировалась упоминанием ряда исторических персон: землепроходца Е. П. Хабарова, бесстрашного казачьего атамана, первооткрывателя Дальнего Востока, острова Сахалин, И. Ю. Москвитина… В. Липатов практически полностью игнорирует активно презентуемую официальную историю и антропологию Сибири. В самом начале повести он дает своеобразный социологический срез населения Улыма, подчеркивает, что жили в поселке староверы, переселенцы, остяки и, конечно, чалдоны. Создавая описание улымского народа, вышедшего почти в полном составе (за исключением самых древних стариков, которые с полатей не поднимались) на пристань встречать «кособокий пароходишко», Липатов обращает внимание, прежде всего, на поколенческую разницу. «Старухи оделись потеплее — в кацавейках из плиса или бархата, в длинные до земли юбки, а головы украсили полушалками с кистями <…> Женщины средних лет оделись в кофты с оборками, в юбки до щиколоток, головы туго повязали платками с цветастыми бордюрами <…> На молодых — модные в то время крепдешиновые и креп — жоржетовые кофточки, юбки сатиновые или плисовые». Для приветствия невероятного разнообразия В. Липатов совмещает малявинско — кустодиевское богатство красок, сохранившегося с дореволюционного прошлого, и деталей постреволюционного портрета девчат, произносивших слово «Москва» с молитвенными глазами и умевших за шесть секунд натянуть на лицо пахнущий резиной и тальком противогаз. Легкая ирония, как в последнем замечании, постоянно пульсирует в портретах улымских ровесниц Стерлядки: многие имели цветные береты с заколками — бонбончиками. Легко можно представить, как выглядит деревенская красавица Валька Капа в таком головном уборе.