Своеобразным метонимическим «заместителем» дат и цифр в романе Киреева становятся наречные маркеры текста «тогда» и «теперь». Даже если повествователь не называет точную дату событий, тем не менее обобщающие «прежде» (тогда) и «сегодня» (теперь) указывают на разность во времени, дифференцируют прошлое и настоящее, время я — героя и я— повествователя, то есть особым образом «документируют» время биографическое и эпическое.
«…рай… <…> Что подразумеваю я под этим словом? Не тогда подразумевал — тогда, в 58 — м, я, учащийся симферопольского автодорожного техникума, не употреблял его ни в патетическом смысле, ни даже в ироническом, как, догадывается читатель, делаю это сейчас…» (с. 12).
Или о конкурсе в Литературный институт: «Сейчас творческий конкурс в Литинституте начинается сразу после Нового года, а тогда работы принимали лишь с первого марта…» (с. 76).
Примечательно, что способом документализации романного текста Киреева становятся и те персоналии — литераторы, которых прозаик вырисовывает «крупным планом». Среди них А. Малин, М. Шатров, Н. Рубцов, С. Михалков, Б. Балтер, И. Роднянская, И. Дедков, И. Грекова, А. Солженицын, В. Астафьев, М. Рощин, В. Розов, В. Лакшин, А. Немзер, П. Басинский и мн. др. И речь не о том, какими (в аксиологическом плане) писатель выводит своих современников (= персонажей), а кого из них. Сам ряд имен становится сигналом к распознаванию биографического времени (и места) героя, того хронотопа, в котором оказывается вступающий в литературный «рай» персонаж. Привлеченные к художественной рефлексии имена знаковых литераторов (прозаиков, поэтов, драматургов, литературных критиков и литературоведов, публицистов и очеркистов) в свою очередь уже через более детальное повествование, несомненно, несут в себе (в т. ч. в их характерах — портретах) черты времени (биографического для них, эпического для повествователя, исторического — для юного героя). И здесь важны не только даты жизни (рождения или смерти) того или иного персонажа, но сами вылепленные характеры, их внешний облик, их внутренняя суть. Достаточно вспомнить размышления авто-героя Киреева о месте рождения И. Роднянской, о свойствах характера Ю. Додолева или Б. Балтера, о поведении Г. Баженова или Е. Дубровина, о хобби и увлечениях В. Маканина или А. Моралевича — и за этими образами — картинами встает эпоха, реальность, люди. Каждый из них, их жизнь и их произведения для Киреева — это вехи русской (советской) литературы ХХ (начала ХХI) века, повод постижения законов творчества и предназначения литератора.
Поддержанию объективности автобиографического повествования Киреева (того аспекта, который критикой относится к протодокументальной основе[137]) служат и критические отзывы литературоведов о его — собственно киреевском — творчестве, которые автор активно включает в текст. Кажется, терпимый к другим, Киреев жесток и беспощаден к самому себе. Рефреном в тексте звучат обороты типа «я ему не чета» (как вариант «он мне не чета»), «…ощущение своей, по сравнению с ним, полной немощи…» (с. 112) и др., в которых Киреев всегда оказывается в литературном плане ниже остальных. Если окружающими его литераторами он, как правило, восхищается, то себя неустанно бранит и принижает, свое творчество неизменно воспринимает слабее творчества многих. Однако восстановлению справедливости служат те цитаты из критических статей, которые объективируют и документируют его объективную позицию в литературе, фактически «поднимают» самооценку киреевского героя. Не позволяя герою (и повествователю) хвалить самого себя, Киреев к этой роли привлекает других, точнее цитаты из их критических публикаций, журнальных заметок и писем. Более того, эта тактика реализует возможность «двойного самопостижения» героя Киреева: с одной стороны, через самоанализ, через стремление понять себя посредством внутреннего «самокопания», с другой — постижение себя через других людей, оказавшихся рядом, при взгляде на которых «пристально» (любимое слово Киреева — героя) автобиографическому персонажу становятся виднее его собственные достоинства и/или недостатки. Как и другие приемы, «крупный план» смыкает хронотоп героя и хронотоп автора, позволяет совместить время биографическое и эпическое, чтобы ярче акцентировать со — или противопоставление «тогда и теперь», «я и другие», «литература и жизнь», то есть те конститутивные черты, которые создают координатную сетку автобиографического повествования Киреева.