Для усиления степени типизации образа главного героя Солженицын создает ряд персонажей, сопутствующих Ивану Денисовичу. Одни из них сопоставимы с образом главного героя по принципу подобия (бригадир Тюрин, заключенный Ю — 81, Сенька — Гопчик), другие — по принципу несхожести (Цезарь, кавторанг Буйновский). Если в первом случае выделяется родство героев (подобно Ивану Денисовичу бригадир Тюрин и заключенный Ю — 81 еще хранят в себе традиции народно — крестьянского нравственного уклада: например, они не могут «себя допустить есть в шапке»), то во втором случае даже имена, зековская профессия и поведение в лагере подчеркивают исключительность персонажей: само имя «Цезарь» и долагерная профессия Буйновского «кавторанг» на фоне убогой лагерной жизни звучат «по — нездешнему», к тому же оба получают посылки, одеты «не по форме», носят меховые шапки и, если Иван Денисович может любую работу осилить, то Буйновский на работе выглядит, как «лошадь запышенная» (с. 67), а Цезарь Маркович устраивается писарем и во время рабочего дня вместо «ударного труда» рассуждает об Эйзенштейне и Завадском. Но и в том, и в другом случае автор стремится оттенить типическое в образе главного героя, находя подтверждение ему в чертах близких Ивану Денисовичу характеров и дистанцируя его от характеров несхожих. Причем, в данном случае речь идет о несхожести сходного (Иван Денисович — Буйновский, Иван Денисович — Цезарь), а не о противопоставлении разнохарактерного (Иван Денисович — Фетюков). «Несхожесть сходного» у Солженицына — это разграничение характеров, близких по своей духовно — нравственной сути, но различных по своей социально — идеологической активности или, по Солженицыну, разграничение традиционно — народного и временно — советского. Так, мотивы поведения «народного» Шухова и «советского» Буйновского оказываются различными, но для Солженицына это различие не в содержании, а в форме.
Главный герой Солженицына воспринимает окружающую его жизнь почти неосознанно на уровне интуиции, сравнивая происходящее по своей мощи и причинно — следственной мотивации с процессом стихийным, в известной мере неуправляемым и неприостановимым. Народный опыт и природное чутье Шухова подсказывают ему бесполезность и бесплодность борьбы со стихией, оттого и на бунт Буйновского Иван Денисович смотрит с сочувствием и сожалением, предвидя его финал. В отличие от Буйновского он не бросает вызов лагерному начальству, его протест не выходит за рамки нравственно — этического, «пассивного», но для писателя за видимым отсутствием сопротивления и приспособлением к системе скрывается мудрость народная: «…кряхти да гнись. А упрешься — переломишься».
Однако «выжить», по Солженицыну, — не превратиться в «шакала», подобного Фетюкову, не опуститься до низости и доносительства, угодничества и предательства, а «не уронить себя»: «миски не лизать», «на санчасть не надеяться», «к куму стучать» не ходить, то есть не утратить, сохранить нравственные представления и понятия всей предшествующей жизни — жизни самого Шухова и не одного поколения его предков. «Выжить» у Солженицына звучит как «надо жить»[150], не неся в себе некоего сознательного начала, но являясь отражением природного и народного «инстинкта самосохранения» (В. Акимов). За внешней смиренностью и непритязательностью героя Солженицына скрывается не нравственная слабость личности, а жизненная сила целого мира традиционных крестьянских представлений и нравственных законов народа.
150
Ср.: